«Жили-были в Москве…»: Лермонтов, Гоголь, Чехов и Толстой. Александр Васькин

вздор и шалости ты хват

      И мастер на безделки,

      И, шутовской надев наряд,

      Ты был в своей тарелке;

      За службу долгую и труд

      Авось наместо класса

      Тебе, мой друг, по смерть дадут

      Чин и мундир паяса.

      Кто знает, быть может, в этих строках автор отразил и свое отношение к выразительному «выступлению» своего однокашника перед императором. «На другой же день, – рассказывает Милютин, – уже заговорили об ожидающей нас участи; пророчили упразднение нашего пансиона. И действительно, вскоре после того последовало решение преобразовать его в “Дворянский Институт”, с низведением на уровень гимназии… Таков был печальный инцидент, внезапно взбаламутивший мирное существование нашего Университетского пансиона. Вскоре по отъезде государя из Москвы прерваны были наши уроки, так же как и во всех вообще учебных заведениях в Москве, по случаю все усиливавшейся холеры…

      Перемена эта, в связи с ожиданиями закрытия или преобразования нашего Университетского пансиона, побудила некоторых из моих товарищей по классу покинуть пансион и избрать себе другую дорогу. Так, Перовский и Булгаков отправились в Петербург и поступили в Школу гвардейских подпрапорщиков и юнкеров».

      Добавим, что и герой нашего повествования также не окончил Университетского пансиона, выйдя из шестого класса и получив по прошению увольнение от 16 апреля 1830 года. И хотя после этого он еще успел поучиться в Московском университете, в дальнейшем Лермонтов все равно, как и многие его однокашники (например, тот же Константин Булгаков), оказался в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров.

      На решение Лермонтова покинуть пансион, безусловно, повлиял царский указ от 29 марта 1830 года, преобразовывавший Университетский благородный пансион во вполне рядовую гимназию по уставу 8 декабря 1824 года на том основании, что существование пансиона с особенными правами и преимуществами, дарованными ему в 1818 году, противоречило новому порядку вещей и нарушало «единство системы народного просвещения, которую правительство ставило на правилах твердых и единообразных».

      Понимал ли Николай, что ликвидация пансиона не будет принята большинством дворянства? Конечно, ведь он был далеко не глуп. Но для царя важнее было поставить пансион обратно в строй, из которого он ненароком выбился, причем поставить по команде «смирно», а не «вольно», к коей он привык. И то, что он прочитает уже в следующем году, нисколько не смутит его, а даже, наоборот, вдохновит: «Уничтожение в Москве Благородного университетского пансиона и обращение оного в гимназию произвело весьма неприятное впечатление и, по общему отзыву московского и соседних губерний дворянства, лишило их единственного хорошего учебного заведения, в котором воспитывались их дети», – из отчета Третьего отделения за 1831 год. Преобразование пансиона в гимназию расширяло и полномочия воспитателей, обладавших правом применять такой вид наказания, как розги. Все становилось на свои места, так