Белые степи. Рамазан Шайхулов

знаю, Сабир. В Архангельском-то люди давно шумят. Как ни приедешь на базар, так все толпятся вокруг горлопанов. А те давай народ мутить, мол, царизм изжил себя, что войну проигрываем, что надо спасать Отечество, и самое-то страшное – кричат: «Долой царя!» А как без царя-то жить? Видимо, и докричались, раз с самой Уфы такую новость принесли…

      – Ай, ай, ай… Как же, а? Кто теперь нами править-то будет? Хотя, с другой стороны, может, и правильно, что скинули?.. Уж слишком трудно нам всем стало… В лавке товара кот наплакал, а что есть, все втридорога предлагают. Да и налогами как прижали! Все на фронт! Никак не насытятся эти царские слуги…

      – Хе, кхе… – прокашлялся Гадыльша. – А ты думаешь, что новый правитель золотым для нас будет и что нам сразу все блага с неба и посыпятся? Жди, как бы еще хуже не стало. Сейчас до власти другие дорвутся и начнут все под себя мять, сначала установят свои порядки, да начнут хуже прежних воровать. Сосед, пока есть на свете человек, не жди справедливой власти – человеку властвующему всегда своя рубашка ближе к родному телу. Как бы нам не пришлось еще туже затянуть пояса…

      Зухра с детства видела на монетах чеканный профиль царя, его портреты с царицей в газетах и привыкла считать, что всем хорошим, что происходит на земле, они обязаны царю. И как теперь без него? Как же это может быть? Как можно дальше жить, кто заменит его государевых слуг, кому подчиняться?

      Потом приезжающие с войны, потрепанные, израненные и обозленные солдаты везде кричали, что пришла свобода, что надо брать власть в свои руки. Но кому нужна эта свобода без порядка? И так из-за этой войны в село пришли одни беды: поля позарастали, стало меньше лошадей и мужчин-пахарей, лавки пустели, ярмарки беднели, и торгаши, пользуясь недостатком товаров, взвинчивали цены.

      Но жизнь шла своим чередом. За это время Зухра превратилась в красивую девушку. Хоть и была небольшого росточка, но любого мужчину привлекала ее ладная упругая фигура. Ее круглое беленькое лицо с большими голубыми глазами обрамляли густые кудрявые волосы. И нравом она была веселой и озорной, любила пошутить, за словом в карман не лезла, любого нахала острым словцом могла отбрить. Над шутками и смешными случаями смеялась до слез. А уж по хозяйству ей не было равных: делала все, что положено хозяйке. Обшивала всю семью, ловко и быстро вязала из обработанной ею же шерсти носки и варежки и даже научилась вязать пуховые платки. Уже не один бывалый фронтовик намекал на сватовство, но она никому не давала согласия. Отец ее не неволил, держал данное ей в детстве слово – не выдавать замуж за нелюбимого человека.

      Ахат с Шакиром тоже стали джигитами. Ахат на рубке леса и сплавах окреп, возмужал, вырос высоким и сильным. Шакир же из-за учебы в медресе стал степенным и рассудительным. Духовная чистота, убежденность в силе веры придавали его действиям и поступкам твердость и непоколебимость. Все, что он делал, начинал с просьбы у Аллаха благословения и поэтому, уверенный в успехе, добивался многого.

      В отсутствие Ахата Зухра и Шакир общались больше,