Почёт ли – смерти приговор на Земле?. Анна Атталь-Бушуева

>

      схожим диалектом сражается их полуденный восторг и месть, что ты

      уже страшнее, что выгода на интеллектуальном солнце прямого

      поворота тени земли? Страдаешь и устрашаешь своей надеждой

      ждать упрёка к смыслам похоронного времени, встречая этот свист у

      самого холодного дня времени года. Как был вопрос, ты задаёшь

      ему и точный возраст другой мифологемы счастья, по времени к

      чему уходишь на длительное памятью расположение земли под

      страхом медленных невзгод. Когда бы ушли твои роли о сожалении

      и ужасах приготовленной, последней ночи к талой причине быть

      хаотическим и нужным восторгом внутри патетического зрения,

      встречающихся глаз впереди радости иллюзии? Вместе с ней ты как

      бы снова исчезаешь, и страхом увенчанный мир располагается на

      твоей маске умышленного чувства юмора. К чему ты был сегодня

      джентльменом и расторопным желанием описать самый трудный

      день своей равнодушной жизни.

      Не спрашивая о чутье, его заводит между тленным опытом

      похоронившей маски – твоя имманентная притча быть дураком без

      наследственного положения и мнения чуткого судьи перед работой

      благородства на наитии. Как же холоден и трепет, что сиюминутно

      струится на ладони неприхотливого ужаса смерти, по которому

      стекают капли умеренной страсти стать идеалу её красоты – нужнее

      чем быть человеком. Не схоронив свой попустительский набор

      юмора по понедельникам в особо тщетной панораме схожего дня, ты

      расстилаешь своё положение мерой руки и натягиваешь ужасную

      боль нерадивого путника смерти, проходящего по стене из каторги и

      любви к одинокому преткновению мечты. Как бы не бывало плохо

      от стороннего меча твоей природы идеалов состояния к личному -

      ты устремляешь свой взор на естественное право стать лучшему в

      своей жизни, как магический оборотень привлекательного

      философского наследия бытия перед собой. Но не спеша, так близко

      ходит интеллект дремучей суеты мироздания, в чём сходство

      поэтического разума гнетёт и утверждает твою аналогию новой

      жизни и пленительного ада рассуждения о своём конце. Не

      жизненной ли сказкой ты напророчил цель на собственном аду из

      преткновения природы и философской схожести быть жизнью на

      причале ветреного смысла бытия?

      Что – то нечеловеческое и очень знакомое уводит тень

      расслоения мысли и ханжества внутри состояния блага над

      рождением другого идеала. Такого, что ещё вчера ты бы отдал

      жизнь на перо одной модели смерти, но сладок был потерянный

      манер у ценности своей мечты. Как чёрный шар на многолетней

      слаженной природе откровения её личной заслуги, перед

      ментальным бытием сознательного определения своей сущности.

      Как же твоя пленительная старость учит сегодня о формах

      философского умо снисхождения на земле? Что ещё одно поколение

      мысленного счастья забыть свой фатализм – становится новой

      культурой и перманентной системой давно забытого идеала

      социального возраста? Сражаясь ли с заслугой по отчим дням твоих

      надежд ты обустраиваешь век и солидарный аппарат на тоненьком

      участии своего эго перед материальной заслугой быть человеком

      самому себе. Или же кому – то из большего чувства особой культуры

      риторического проявления мира свободы права. В этом сборнике

      поэзии, как учит этическое наследие вины перед романтикой

      культуры – снова восстанавливает день твоя нарочитая мудрость -

      свой последний фатализм на земле, его целостные системы и

      пародии на идеалах жизни перед творением благородства. Многие

      обращались бы к тебе, но тон родства и собственного блага уж

      станет снисходителен и мал, что вольность от эпитета к твоей

      любви. Как звучному условию мира и предчувствия элегии стать

      человеческим. Но таким, какое бывало в картинах твоей моральной

      фобии безумия и становления личного к социальной власти

      культуры. В ролевом смятении её перманентной особенности жить

      среди людей, таких же как и твоё сознательное эго.

      Усталый подвиг равноправия

      Ведёшь тщедушный разговор,

      А твой надзор так близко недалёк,

      Он