Выбирая жизнь. Лилия Кох

это так же. Понимаешь?»

      «Понимаю! Пусть так, но никто при этом не отменяет заботу о себе. Простую, выраженную в ежедневном внимании к своему организму, единственному верному механизму, который всегда с вами. Давайте ему отдых, передышку, сон, в конце концов. Тем более если говорите, что никто не истязает и не препятствует этому. Хотя, если честно, я не верю…»

      «Я сознаю, что здоровьем заниматься надо. Но я привыкла заниматься тем, что мне интересно, понимаешь? Тем, что наполняет энергией, а забота – и неинтересно, и энергию не дает, а скорее, забирает… Даже в отпуск себя выгнать сложно. Что там интересного? Для меня это означает променять яркое, мощное, наполняющее на нечто непонятное. Я, конечно, умею получать удовольствие от момента, от „здесь и сейчас“, от вкуса и запаха, от моря и солнца, но недолго. А как только вновь наполняюсь, энергия захлестывает, и я снова скатываюсь в творческую наркоманию. Не знаю пока, как это изменить. Вчера в комментариях меня обвинили в гордыне. Я принимаю это. И признаюсь, что очень люблю своих зрителей, читателей, но одновременно с этим все, что я делаю, это не для них, но для себя. Опять же, потому что я наркоман своего творчества. И не знаю, надо ли от этого лечиться, чтобы стать „нормальным“ человеком. Ведь я просто хочу творить! Бог наградил меня множеством талантов. И я ощущаю волнение и ответственность – реализовать все это, чтобы передать дальше.

      Я творю собой, на всю катушку, ведь иначе нечестно.

      А иногда контраст между обычным миром и моим такой, что в пору повеситься. Да, у меня бывает такое настроение. Я столько всего сделала уже, что…

      Но тут я вспоминаю, что я единственный кормилец. У меня две дочери, которым очень нужна любящая и хорошая мама. Они не переживут моей смерти. И только при этих мыслях я возвращаюсь на очередной виток, как птица феникс…»

      Весь день я перечитывала ее ответ, снова и снова размышляя над сказанным. Я понимала, что при всей логике и гладкости ее мыслей за словами есть много того, что разрушает идиллию осознаний. Но я также понимала, что не знаю, как сказать об этом. Мне очень хотелось поддержать ее, но было очень страшно озвучить что-то такое, что как раз и станет «ковырянием раны без наркоза».

      В те времена я еще работала гримером в кино. Ко мне в гримерку часто приходили актеры за поддержкой, когда им хотелось высказаться или выплакаться. Но там все было просто и ясно, как на ладони. Они были рядом, они знали меня и доверяли всему, что и как бы я ни сказала, поэтому мне не приходилось тщательно выбирать слова. А тут я чувствовала, как она уязвима. Мне очень хотелось поддержать ее так, чтобы это действительно стало поддержкой. Я постоянно, непрерывно пребывала во внутреннем диалоге с Мариной. На следующий день написала:

      «Добрый день! Это снова я. Второй день нахожусь во внутреннем диалоге с вами. Нет, я не сумасшедшая, но ведь не станешь все подряд лить в личное сообщение. Вот и общаюсь виртуально.

      Знаете, что я думаю про вашу „наркоманию“? Это ведь так правильно, что все это выделаете для себя.