Самсон назорей. Пятеро. Владимир Евгеньевич Жаботинский

будто ему шепнули, что сейчас выкрикнет данит.

      Бах! – четыре кулака ударили, как один, а Таиш отчеканил уверенно и негромко:

      – Ничего!

      Так и было, кулаки оказались сжатыми.

      В третий раз напряжения было меньше; всем почему-то казалось, что дело решено. Экронец моргал и встряхивал головою, как будто стараясь освободиться; глаза данита диктовали или, может быть, просто читали в несложном мозгу человека старинной, но необрезанной расы.

      – Одиннадцать!

      Таиш выставил один палец, его противник все десять. Экронец вынул из-за пазухи пестрый шелковый платок и долго отирал лоб, уши и затылок, а потом спросил:

      – Что я проиграл?

      – Твой меч, – ответил Таиш.

      Шум, начавшийся было на всех концах стола, оборвался. Остальные экронцы инстинктивно придвинулись ближе к проигравшему. Он казался растерянным.

      – Это невозможно, – сказал он тихо. – Требуй что угодно, Самсон, кроме этого, – ты ведь знаешь…

      У данита опять раздулись ноздри.

      – Ничего знать не хочу. Ты проиграл.

      Пожилой судья из Асдота вмешался:

      – Нашему другу из Цоры несомненно известно, что по закону Пяти городов нельзя передавать железо людям его племени. Это государственная измена; за это полагается смертная казнь.

      Самсону это все было хорошо известно; но, видно, еще больше известно было ему то, что во всех уделах двенадцати колен не было ни одного куска боевого железа; и он много выпил. Он стал медленно подыматься; люди из Экрона и Гезера начали шарить за собою неверными руками, – к счастью, опытная хозяйка давно уже велела негру убрать все мечи. Ахтур тоже поднялся, положил руку на плечо друга и проговорил своим грудным голосом, задушевным без вкрадчивости:

      – Самсон, они твои гости… и вы все наши гости, здесь в Тимнате.

      Таиш угрюмо опустил голову.

      – Хочешь, я дам тебе… – начал проигравший, но данит его прервал:

      – Ничего не хочу.

      В неловком молчании было только слышно, как грызлись собаки из-за объедков. Таиш вдруг расхохотался, сел на свое место и загремел:

      – Не станем ли и мы лаять друг на друга? Мир!

      Он слегка повернулся к забору, и вдруг из средины двора на брехню собачьей стаи откликнулись четыре пса: один – большой и злющий, другой – обиженный щенок, третий – тоже щенок, но задорный и наглый; четвертый – не подавал голоса, а просто грыз, чавкал и поперхивался; и все это был один Таиш. Кончив концерт, он под общий хохот, в котором на этот раз чувствовалось и искреннее облегчение, и некоторое старание задобрить, встал и отошел в сторону, поманив за собой Махбоная.

      – Левит, – проговорил он, – я вот что тебе хотел сказать: если ты ищешь работы у жертвенника, приходи завтра в Цору к моей матери. У нее целая комната образов. Ты умеешь служить и нашему Иегове?

      – Конечно умею; да и служба ведь одна и та же.

      – Спроси в Цоре, где дом Ацлельпони: всякий тебе укажет.

      – Спасибо, сын Ацлельпони…

      Самсон