Генезис платоновской философии. Второй том, Первая часть. Франц Суземиль

смешение чувств относится либо к одному только телу, поскольку оно может переносить в разных своих частях противоположные возбуждения одновременно, либо к противоположному поведению души и тела, как во всех вышеперечисленных случаях, когда тело испытывает недостаток, а душа надеется на его удовлетворение, либо, наконец, к одной только душе, как, например, высшее удовольствие в трагедии. Например, высшее наслаждение в трагедии – то, которое вызывает слезы, а в комедии, как и в жизни, из боли зависти рождается радость смеха над безобидными пороками ближнего.43

      Вышеизложенные положения Горгия (см. Thl. I. p. 96.) о том, что удовольствие и неудовольствие возникают только при переходе противоположных состояний друг в друга и поэтому всегда возникают друг с другом, но что добро и зло исключают друг друга в одном направлении, теперь перенесены на умозрительную почву, но тем, что следует далее, они ограничены определенной областью, так как теперь в пятом параграфе, p. 50. E. – 53. C, доказывается также чистое удовольствие.

      Ибо в вышеизложенном мы уже сразу перешли от телесных удовольствий к удовольствиям чисто духовным, в сфере которых, если где-либо, должно быть найдено чистое удовольствие, а это, очевидно, может быть не что иное, как само знание или, по крайней мере, то, что ведет непосредственно к знанию. В какой мере, однако, те же условия присутствуют для возникновения удовольствия, поскольку человеческая душа все еще принадлежит к становящемуся существованию, а человеческое знание, следовательно, всегда только становящееся и, таким образом, также подвержено тому же противотоку поглощения и воспроизводства, познания и забвения, как во время самого земного существования, так и в силу чередования земного и сверхъестественного существования, Платон мог бы легко объяснить своим читателям из «Федра», «Пира» (ср. (особенно p. 207. E. f.) и «Федота»), но и то, насколько это чередование здесь гораздо меньше, благодаря более тесной связи души с Идеями и, благодаря человеческой свободе, отнюдь не столь механически равной с обеих сторон, благодаря чему с самого начала в этой сфере становится возможным по крайней мере большее освобождение удовольствия от неудовольствия, ибо только более сильные привязанности доходят до сознания человека. Потребность в теле тем сильнее, что при его неудовлетворении само тело в конце концов умирает, тогда как разумная душа бессмертна и обеспечена неподъемным имуществом, понятийным мышлением в соответствии с категориями. Физический недостаток, таким образом, с самого начала навязывает себя сознанию, а все развитие познания может быть понято только как переход от бессознательного к сознанию.

      На это Платон лишь вскользь намекает, p. 52. A. f., словами о том, что в отношении знания в душе изначально нет ничего, что можно было бы сравнить с голодом и жаждой, но он не намерен противопоставлять свои предыдущие рассуждения об Эросе,

43

В какой степени Штейнхарт а. а. О. ІУ. p. 652 находит связь между этим развитием и единством трагика и комедианта, к которому призывает Пир, я, признаться, не могу понять. Поразительно, однако, что никто до сих пор не признал противоречия утверждения p. 49. A. что злорадство по отношению к врагам не является дурным, против Горгия и особенно Критона p. 49. B. – даже Сталлбаум, который сам цитирует этот отрывок, – где запрещается делать зло своим врагам, даже если только в отместку. Или же Платон, приписывающий все действия мысли, должен был всерьез полагать, что он может хотя бы желать им зла! Я скорее думаю, что он просто рассуждает здесь с точки зрения обыденного сознания, на котором стоит Протарх, чтобы избежать необходимого в противном случае более обширного обсуждения комического, которое должно служить ему лишь примером. С этой точки зрения, каждый, кто вредит нам, – наш враг, но только в той мере, в какой он вредит нам; все остальные – φίλος в более широком смысле слова «сосед» (см. Stallbaum on p. 49. Stallbaum к p. 49. E.), поэтому в некоторых местах это выражение заменяется другим, как менее подходящим, τοῖς ἄλλοις p. 49. E., которое снова отсылает к τοίς πέλας p. 49. D. Сама неясность, которая, таким образом, входит во все развитие, подтверждает эту догадку и лишает порицания Э. Мюллера а. а. О. I. p. 106 f., который принимает все эти неясности строго на слово. То, что Платону не удалось довести комическое наслаждение до зависти, конечно, признают все, но это лишь та же ошибка, что и в случае, когда он путает художественную иллюзию с обычным заблуждением; но это опять-таки происходит от того, что он придает художественной деятельности так же мало, как и практической, самостоятельной силы, помимо теоретической. В остальном для него важно лишь определение того, что безобидная иллюзия и самообман, в силу которых кто-то – согласно классификации благ, знакомой Платону, например, во второй речи в «Федре», – считает себя богаче, физически благоприятнее или умнее, чем он есть, составляет предмет смешного, что Э. Мюллер также признает глубоким пониманием природы комического.