Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова. Андрей Лызлов

Дневнике (1705–1708), в рассказе о взятии Нарвы (1704) и основанном в значительной части на личных впечатлениях сочинении о Северной войне (1700–1710) представлен практически весь спектр направлений дворянской мемуаристики петровского времени[130].

      Дворяне и Запад

      Любопытно, что хотя Желябужский бывал в Венгрии, Польше, Курляндии, Германии, Австрии, Англии, Флоренции и Венеции (от коей и у Куракина остались неизгладимые впечатления), а князь Борис Иванович вообще значительную часть жизни провел за границей, на форме их записок сие практически не сказалось[131]. Пожалуй, славный генерал русской службы Патрик Гордон внес больше московского в свой подробный Дневник[132], чем «европеизировавшиеся» (согласно традиционной версии) отечественные мемуаристы почерпнули при близком знакомстве с Западной Европой.

      В одном, пожалуй, влияние заграницы на Б.И. Куракина сказалось значительно: его «Гистория о царе Петре Алексеевиче», посвященная первому пятнадцатилетию царствования преобразователя, с редкой смелостью и выразительностью противопоставляет «прилежное и благоразумное» правительство регентства Софьи Алексеевны вакханалии мерзости и беззакония родичей и приближенных Петра, наступившей после свержения «премудрой царевны»[133].

      Однако и от «Гистории» Куракина параллели следует проводить скорее не к западноевропейской литературе, а к «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского, завоевавшей популярность в России как раз в последней четверти XVII – первой четверти XVIII в. Логично предположить, что не благостное влияние просвещенного Запада (переживавшего расцвет абсолютизма), а отсутствие окрест специфических отечественных прелестей вроде Малюты Скуратова или князя-кесаря Ф.Ю. Ромодановского, псов-опричников или Преображенского приказа способствовало особой остроте историко-публицистического пера двух русских аристократов за границей, разделенных более чем столетием трагического опыта государственного строительства a la russ.

      Две тенденции русской аристократии в отношении к западной Европе, порожденные окончательным «затворением» границ еще при Иване Грозном, хорошо известны. Одни, вроде князя Ивана Андреевича Хворостинина, рвались уехать в просвещенную Италию (или иную землю обетованную), твердя, что «на Москве все люд глупой, жити не с кем»[134]. Другие горько рыдали, отправляясь по царским указам «в немцы», «в свеи» или, прости Господи, «во фряги», где нет ни истинного благочестия, ни даже бани.

      Но любопытно отметить, что к восприятию западноевропейской книги обе эти крайности не относились вовсе. «Западники», коли читать их труды не выборочно, основательно критиковали многие положения западной ученой литературы, не говоря уже о неприятии чужой веры, политического устройства, обычаев и нравов. В то же время идея «собрать и сжечь» (в буквальном смысле) иноземные книги посещала лишь очень немногих мудроборцев.

      В XVII в. не было ни одной сколько-нибудь

130

Все известные сочинения Б.И. Куракина опубл.: Архив кн. Ф.А. Куракина. СПб., 1890. Кн. 1. 1892. Кн. III.

131

Не считая редких и кратчайших интимных высказываний Куракина.

132

Дневник генерала Патрика Гордона … / Оболенский М.А., Поссельт М.Е. М., 1891–1892. Ч. 1–2; Дневник Гордона во время пребывания его в России / Майков П.М. // Русская старина. 1916. Т. 165–166, 168; 1917. Т. 169–171; 1918. Т. 174–175; Гордон, Патрик. Дневник. 1635–1659, 1659–1667, 1677–1678, 1684–1689, 1690–1695, 1696–1698 / Пер. с англ., с. и примеч. Д.Г. Федосов. М., 2000–2018.

133

Новое изд.: Богданов А.П. Царевна Софья и Петр. С. 243–331.

134

Что может толковаться и криво, учитывая заявление Исаака Массы о «растлении» Лжедмитрием I, вкупе с большим числом жен и дев, юного князя Хворостинина.