Соблазн быть счастливым. Лоренцо Мароне

любая моя фраза и любой мой жест просто отскакивают как от стенки горох.

      – А как поживает твоя сестра? Ты давно с ней разговаривал?

      На этот раз он отвечает мне сухим и отрывистым «нет», не предполагающим дальнейших расспросов. Мне уже надо привыкнуть, что единственная вещь, которую Данте просто не переносит, – это когда его спрашивают о сестре. «Почему ты всегда меня о ней спрашиваешь? Сними трубку и позвони ей!» Так обычно он отвечает. По крайней мере, так было все прежние годы. Однако, кажется, в последнее время он стал спокойнее на этот счет и отвечает просто и односложно. Наверное, понял, что старикам не так легко менять свои привычки. Я всегда спрашиваю его о Звеве и был бы уже не в состоянии перестать это делать. На самом деле мне даже не интересно что-то знать о дочери – она и сама регулярно мне звонит, но просто с Данте я толком не знаю что сказать, и поэтому мне кажется естественным заговаривать о Звеве. Она всегда стояла между нами двумя, и ее присутствие – даже в ее отсутствие – очень ощущается.

      – Я взял тебе кое-что диетическое: безйодовую соль, рисовый майонез… – продолжает он, водружая одну на другую банки с консервированными томатами.

      – Мне тут еды на год хватит… – замечаю я и молча продолжаю смотреть, как он заканчивает заниматься продуктами.

      Наконец он поворачивается ко мне и восклицает:

      – Я смотрю, ты хорошо выглядишь!

      – Да и ты выглядишь неплохо, – с усилием отвечаю я, стараясь оторвать взгляд от его рубашки.

      К счастью, время, которое он мог выделить, чтобы позаботиться о бедном-несчастном, оставшемся в одиночестве родителе, уже вышло.

      – Ладно, я побежал. Созвонимся вечером или завтра! – бросает он и кладет мне руку на плечо.

      Примерный отец в этот момент должен был бы притянуть сына к себе и крепко его обнять, а потом еще сказать, что он им гордится. Но помимо того, что подобные сцены можно увидеть разве что в американском кино, я слишком далек от того, чтобы быть примерным отцом, и поэтому я стою как истукан, пока он, повернувшись к выходу, не замечает вдруг на полке пачку сигарет. Выражение его лица меняется в ту же секунду.

      – Зачем они тебе? – спрашивает он.

      – Кто они? – Я прикидываюсь, что не понял, стараясь потянуть время и найти подходящее оправдание.

      По правде говоря, после инфаркта при детях я больше не курил – как раз чтобы избежать выговора, который, я уверен, ждет меня прямо сейчас, если только я не подыщу достоверную причину.

      – Это Марино принес, – говорю я первое, что приходит в голову, – чтобы он мог курить, когда поднимется меня навестить.

      – Но ты разве не говорил, что он больше не выходит из дома?

      – Да, на улицу он не выходит, но на один-то этаж он может подняться.

      Кажется, будто он поверил этой бесстыдной лжи, но тем не менее он предпочитает уточнить:

      – Давай только без глупостей, пап, я тебя прошу, ты же не ребенок.

      – Ну что ты такое говоришь… – Я провожаю его до двери.

      – Послушай,