Мой светлый ангел. Ольга Юрьевна Богатикова

это на самом деле или не так в тот день мне проверить не удалось. Павел Петрович и Полинька до темноты показывали Навроцкому усадьбу и ее окрестности, а ужин им в столовую подавала не я.

      Позже, когда я уже шла к Полине, чтобы помочь ей переодеться ко сну, меня перехватил лакей Федор и вручил коробку со свечами.

      – Отнеси Владимиру Александровичу, – сказал он. – Они читать изволят, свечек приказали принести.

      – А сам почему не отнесешь? – удивилась я.

      – Так они просили, чтоб ты принесла. Сказали, мол, очень расторопная девушка, чай днем дюже хорошо подала.

      Моя спина вмиг покрылась холодным потом.

      – Федя, миленький, отнеси сам, – взмолилась я. – Мне барышню переодевать надо, она ведь ждет. А барину скажи, что меня не нашел.

      – Отнеси, Маш, – Федор тоже смотрел на меня с мольбой. – Ну что тебе стоит? Свечки ведь в свечники надоть поставить, а я обязательно что-нибудь переверну. Стыдно будет, да и Павел Петрович осерчают, что перед молодым барином опозорился. Я бы Степку попросил, но засмеет ведь, медведем дразнить станет.

      Это точно, Федьке что в руки ни дай, обязательно уронит, сломает, порвет. Не со зла, конечно, просто он такой не везучий. Зато добрый, поэтому в господском доме его еще терпят.

      – Ладно, давай.

      Взяла коробку и пошла в комнаты гостя. В самом деле, не съест же он меня?

      Чем ближе я подходила к апартаментам Навроцкого, тем явственнее ощущала холод – тот самый, что почувствовала днем в столовой.

      Возле двери я на миг остановилась, собралась с духом и постучала.

      – Войдите, – ответил мне бархатный мужской голос.

      Я толкнула дверь и переступила порог. Комната была освещена двумя свечами, горевшими на столе близ неразобранной постели. Читать при таком освещении было бы действительно тяжело.

      Навроцкий стоял у открытого окна спиной ко мне – уже без сюртука, в одной рубашке. Наверное, дышал вечерней прохладой, устав от дневного летнего жара. Я тут же отметила и его высокий рост, и широкие плечи. Сложен Владимир Александрович был восхитительно.

      – Свечи, барин, – тихо сказала я.

      Он обернулся, а я опустила взгляд – очень уж не хотелось снова увидеть очи-стекляшки.

      – Поставь на столе, – приказал Навроцкий.

      Я молча, не поднимая глаз, прошла через комнату, вытащила свечи, поставила в подсвечник, принялась зажигать.

      – Ты, значит, Марья? – спросил он ледяным тоном, стоя у меня за спиной.

      – Да, барин, – тихо ответила я, не поворачиваясь.

      – Ты сегодня ловко разливала в чай. Не смотря на дрожащие руки, – в его голосе слышалась насмешка. – Признаться, я не привык видеть ужас в глазах людей, обычно на меня смотрят иначе. Чем я испугал тебя, Маша?

      – Ничем, барин. Я вовсе не испугалась.

      – Не лги, – спокойно сказал он. – Посмотри на меня.

      Я медленно обернулась, подняла глаза и вскрикнула. Ледяные стекляшки никуда не делись, только теперь к ним добавилась… тьма. Она окутывала Навроцкого склизким