Сестренка из сна. Владарг Дельсат

называю дядями и тётями, а они меня гладят. Это так приятно, что просто слов нет. Почувствовать, что я не отвратительная и гадкая, а… ну хоть так. Меня здесь не бьют, а тётя, которая кушать приносит, она добрая. Даже иногда обнимает, жаль только, что редко, но я и этого же не заслуживаю.

      Здесь, в санатории, я уже опять в коляске. Я могу немного двигаться, поэтому очень люблю быть на улице, дышать воздухом, ведь я очень хорошо помню эти падающие на лицо и душащие комья земли. Почему-то на улице я не чувствую себя в изоляции, здесь очень интересно, много разных звуков, которыми я наслаждаюсь.

      Наверное, Машка действительно осталась в той яме, а здесь сейчас только оболочка остаётся, потому что мне совсем незачем жить… С каждым днём я всё больше понимаю, какой была нехорошей, поэтому правильно, что меня мучили в хосписе, и правильно, что я совсем одна, никому не нужная. Ведь я сама всё натворила – била девочек, и мальчиков тоже, ругала маму с папой, вот меня и наказали за это. Наверное, боженька посмотрел на такую противную девочку и сказал, что её надо налупить, чтобы стала хорошей, но я всё не становилась, поэтому мне сильнее надавали.

      Я помню всё, что наделала, но воспринимаю теперь, как будто это не я, а злая Машка всё натворила, ну, та, которую девочки заживо закопали. Я знаю, что злая Машка – тоже я, но я не хочу быть злой Машкой, и плохой тоже не хочу быть. Хочу быть маленькой-маленькой, чтобы спрятаться. И чтобы никто никогда не нашёл меня. Потому что мне страшно. Просто очень-очень страшно – так, что и не рассказать, как именно.

      А ещё бабушки на меня смотрят так, как будто я у них что-то украсть хочу, того и гляди поколотят. От этого ещё страшнее делается. Но, наверное, они знают, что я была очень-очень плохой, и, наверное, хотят набить мне попу, но им не разрешают. Ну, или им неинтересно, потому что я же не чувствую уже почти совсем ничего. Наверное, чтобы кому-то набить попу, нужно, чтобы чувствовалось. Наверное, взрослым очень надо, чтобы дети плакали и кричали от боли? А зачем?

      Ну ладно, я плохая, поэтому, чтобы меня охорошить, нужно, чтобы я сильно-сильно кричала и плакала ещё, а других за что? Или попу бьют только таким плохим, как я? Надо спросить, наверное. Только бабушек спрашивать как-то страшно, у них палки длинные, толстые, а вдруг поколотят? Тогда они меня сломают сильно-сильно, и им потом будет обидно, что за один раз сломали.

      Не знаю, кого спрашивать… А за окнами уже и снега много-много, и у нас почти у входа ёлка стоит. Я люблю возле неё бывать, потому что мне кажется, что я снова маленькая-маленькая, и в жизни есть место чуду. Но на самом деле, наверное, нет, потому что, когда все идут праздновать что-то, меня не зовут. Я себя чувствую при этом такой одинокой, просто до слёз, поэтому надеваю шубу, чтобы закатиться на своей коляске в лес и представить, что вокруг никого нет. Очень люблю представлять, что все люди вдруг умерли, и я осталась последняя. Поэтому я выкатываюсь наружу, где очень холодно, только звёздочки сияют.

      Я прокатываюсь совсем немного,