Деревня. Дмитрий Владимирович Мельников

выцвел, потерял в красках и свежести. Или это я изменился?

      В "Путешествии из Петербурга в Москву" Радищев упоминает Иногошу. Иногоща, как её зовут теперь, отделена от деревни только озером, которое не имеет имени, если не называть его Иногощенским. Одно из трёх озёр, образующих вместе нечто вроде подковы, неизвестным для меня образом соединяются с Шегринкой, рекой впадающей в Мсту. Здесь по летам прошло моё детство, юность, ранняя. Я ощущаю здесь родину.

      Тётя Маня приходила к нам пить вместе с бабушкой чай из блюдечка, дуя в него, поднимая на яркой прозрачно-коричневатой и такой очаровательной под светом электрической лампочки глади маленькие волны. Её раздувавшиеся при этом усердные щёки напомнили мне сейчас щёки ветра Борея из моей детской книжки. Она гордилась, что читала Евангелие и знала молитву "Отче наш", а также своей полной средней семилетней школой. Из общения с нею я узнал о границах. Однажды раз мы разговорились об именах. Она позволила звать себя тётей Маней и даже Маней. Сказала, что в детстве мать звала её Марусей. Я тут же попытался так её назвать. Она почти оскорбилась и даже допущение "Маня" было отменено для меня.

      Мне нравилось общение с лошадью, её упряжью и прочим колоритом деревенской жизни, – очень знаменательное для меня добавление, так как я всегда всёже был городским ребёнком, хотя мне и мучительно хотелось стереть эту грань между мной и деревней.