Цвет счастья. Клара Багус

глубокого отчаяния он оказался так же склонен к нарушению законов, как и все остальные. Он оказался таким же человеком, как и все остальные. Жюль говорил себе:

      – Легко творить добро, когда у тебя самого все хорошо. Однако истинное искусство – оставаться хорошим, когда жизнь связывает тебя по рукам и ногам.

      Он больше не мог решать, что справедливо, а что несправедливо, что истинно, а что ложно. И вот однажды Жюль сбросил с себя судейскую мантию и повесил ее на крючок – навсегда. Он вышел из зала суда в длинный мрачный коридор и через открытую дверь выглянул в мир, который был для него теперь ни чем иным, как тюрьмой. Куда бы он ни шел, что бы ни делал, к кому бы ни обращался, он чувствовал себя увязшим во лжи, словно муха в паутине. Единственный способ время от времени вылезать из кожи, которая, как ему казалось, никогда его не облекала, – творить добро там, где это только возможно.

      После отказа от судейской должности Жюль посвятил себя работе в управлении по делам молодежи. Проверял, где это было необходимо, хорошо ли родители заботятся о детях.

      Позаботиться о собственном ребенке ему не удалось. Он от него отрекся. Бросил. Отдал. Чужим людям. Тогда у него возникла глубокая потребность загладить свою вину. И если он уже не мог сделать это перед своим ребенком, то, возможно, сможет перед чужим.

      Он сбегал на работу, но это было бесполезно. Всякий раз, когда Жюль путешествовал по стране, выполняя поручения, перед его мысленным взором представало лицо родной дочки. Образ девочки виделся ему повсюду. В каждом ребенке, в каждом предмете. Он начинал часто моргать, чтобы прогнать его. Но ему не удавалось. Порой совесть играла с ним так жестоко, что ему казалось, будто дух ребенка преследует его, даже охотится за ним. В такие моменты он трясся от страха и ему приходилось хвататься за самый устойчивый предмет поблизости так крепко, что на смуглой руке белели костяшки. Он задерживал дыхание и, когда воздух наконец выходил из легких, чувствовал, как рубашка скользит по груди. Как на лбу масляной пленкой выделяется пот, каплями стекая по вискам. В такие моменты до него не доносился шум внешнего мира.

      Вечерами в гостиничном номере из темноты появлялось прошлое, и он чувствовал, что находится вне времени. В сумеречном углу комнаты тьма сгущалась и образовывала светлый образ, принимающий очертания его девочки. А потом он видел Шарлотту. Как она держит его дочку на руках и машет ему ее маленькой ручкой. Он ощущал колющую боль в груди и, когда затем приходил в себя, снова и снова задавался вопросом, насколько сильное отчаяние толкнуло его на такой поступок.

      Лишь изредка ему удавалось думать не о ребенке, а о девушке, которую он принудил к подмене. Он думал о Шарлотте. Когда Жюль видел перед собой ее глаза – зеленые глаза, обрамленные желтым венком вокруг черного зрачка, – его на мгновение наполняла уверенность, что когда-нибудь вся эта дилемма благоприятно разрешится. Она смотрела на него так, как никто раньше не смотрел. Она смотрела внутрь него. Прямо в душу.

      Больше всего