Любомор. Елена Станиславская

кто-то выглядит как Дева и говорит как Дева… – она не закончила и лишь приподняла углы широкого рта. – Ну и где же зарыта кость?

      – Что, прости?

      – Чего перевелась-то?

      – Причина перевода – в переводах. – Тьяна тоже позволила себе легкую улыбку. – В Деве недостаточно хорошо преподают мистерианский. – И это она еще мягко выразилась.

      – Паф, хцорвету зарин.

      «Что ж, знания освещают».

      У Тьяны распахнулись глаза и сбилось дыхание. Каждый раз, услышав безупречный мистерианский – а у изогнутой было идеальное произношение – Тьяна чувствовала странную смесь рычащих чувств: ревности, раздражения и радости. Древний язык шел новой знакомой, словно сшитое по фигуре платье из драгоценной ткани, и она позволяла любоваться им. Любоваться собой. Тьяне, по ее собственным ощущениям, мистерианский то жал в самых непредсказуемых местах, то становился необъятно-утопляющим.

      А еще она снова почувствовала это: как слова вибрируют в воздухе и будто расчищают его – до звона, до прозрачности. Поначалу они кажутся неуместными тут, среди краснокирпичных корпусов и современных одежек. А потом видишь: это корпуса и одежки неуместны, когда звучит исконный язык. И мерещится: позвени он подольше, сдерет все, как шелуху.

      Тьяна ответила:

      – Аль окхелова.

      «Или отравляют».

      Сразу поняла: не дотянула ударный слог – зажевала, не пропела. Но изогнутая и виду не подала. Дотронувшись до полей шляпы, она отвесила милостивый поклон. Охряные губы по-прежнему гнулись в улыбке – чуть насмешливой, но в целом дружелюбной.

      Возможно, она хотела подловить Тьяну? Не вышло. В Деве, действительно, не делали ставку на мертвый язык, но читательский билет, точно магнит, каждый раз притягивал Тьяну в район Средни – к главной библиотеке города, чье величие начиналось с лестницы, усеянной юнцами-интеллектуалами, а заканчивалось… нет, оно не заканчивалось. Там-то, в одном величественном зале, залитом светом золотых настольных ламп, Тьяна по-настоящему открыла для себя мистерианский. Его неземную красоту, обманчивую легкость и страшную тайну.

      – Как тебя звать? – поинтересовалась изогнутая.

      – Тьяна. Тьяна Островски. А…

      – Очаровательно! – она хрипло хохотнула. – Будем дружить. В моем алфавите как раз не хватало Тэ.

      – Что, прости?

      Изогнутая отмахнулась и сунула руку для пожатия.

      – Гневлида. – Стиснула пальцы, встряхнула, выпустила. – Можно просто Гнев.

      – Необычное имя.

      – Батюшка крупно проигрался в день моего рождения. Был пьян, сердит, вот и ляпнул, не подумавши. Ты в пансион? Нам налево.

      Они достигли стелы, и Гнев потянула Тьяну за собой. Той пришлось упереться каблуками в брусчатку.

      – Помощница настоятеля сказала, что направо…

      – А! – с досадой бросила Гнев. – Значит, ты виноград.

      – Виноград?

      – Да, виноград. А я – плющ. Увы, нам не суждено быть вместе.

      «Не очень-то и хотелось», –