Театральный роман. Михаил Булгаков

мною оказалось лицо с властным носом и разметанными бровями. Тени играли, и мне померещилось, что под квадратным подбородком торчит острие черной бороды. Берет был заломлен лихо на ухо. Пера, правда, не было.

      Короче говоря, передо мною стоял Мефистофель. Тут я разглядел, что он в пальто и блестящих глубоких калошах, а под мышкою держит портфель. «Это естественно, – помыслил я, – не может он в ином виде пройти по Москве в двадцатом веке».

      – Рудольфи, – сказал злой дух тенором, а не басом.

      Он, впрочем, мог и не представляться мне. Я его узнал. У меня в комнате находился один из самых приметных людей в литературном мире того времени, редактор-издатель единственного частного журнала «Родина», Илья Иванович Рудольфи.

      Я поднялся с полу.

      – А нельзя ли зажечь лампу? – спросил Рудольфи.

      – К сожалению, не могу этого сделать, – отозвался я, – так как лампочка перегорела, а другой у меня нет.

      Злой дух, принявший личину редактора, проделал один из своих нехитрых фокусов – вынул из портфеля тут же электрическую лампочку.

      – Вы всегда носите лампочки с собой? – изумился я.

      – Нет, – сурово объяснил дух, – простое совпадение – я только что был в магазине.

      Когда комната осветилась и Рудольфи снял пальто, я проворно убрал со стола записку с признанием в краже револьвера, а дух сделал вид, что не заметил этого. Сели. Помолчали.

      – Вы написали роман? – строго осведомился наконец Рудольфи.

      – Откуда вы знаете?

      – Ликоспастов сказал.

      – Видите ли, – заговорил я (Ликоспастов и есть тот самый пожилой), – действительно, я… но… словом, это плохой роман.

      – Так, – сказал дух и внимательно поглядел на меня.

      Тут оказалось, что никакой бороды у него не было. Тени пошутили.

      – Покажите, – властно сказал Рудольфи.

      – Ни за что, – отозвался я.

      – По-ка-жи-те, – раздельно сказал Рудольфи.

      – Его цензура не пропустит…

      – Покажите.

      – Он, видите ли, написан от руки, а у меня скверный почерк, буква «о» выходит как простая палочка, а…

      И тут я сам не заметил, как руки мои открыли ящик, где лежал злополучный роман.

      – Я любой почерк разбираю, как печатное, – пояснил Рудольфи, – это профессиональное… – И тетради оказались у него в руках.

      Прошел час. Я сидел у керосинки, подогревая воду, а Рудольфи читал роман. Множество мыслей вертелось у меня в голове. Во-первых, я думал о Рудольфи. Надо сказать, что Рудольфи был замечательным редактором и попасть к нему в журнал считалось приятным и почетным. Меня должно было радовать то обстоятельство, что редактор появился у меня хотя бы даже и в виде Мефистофеля. Но, с другой стороны, роман ему мог не понравиться, а это было бы неприятно… Кроме того, я чувствовал, что самоубийство, прерванное на самом интересном месте, теперь уж не состоится, и, следовательно, с завтрашнего же дня я опять окажусь в пучине бедствий. Кроме того, нужно было предложить чаю, а у меня не было масла. Вообще в голове была каша, в которую к тому же впутывался и зря украденный револьвер.

      Рудольфи