Морана. Алексей Кулаков

с неподдельным равнодушием, поэтому неудивительно, что у ровесников Морозова получила стойкую репутацию отбитой на всю голову «психической», которую лучше обходить стороной. Ну а ближе к новому году, когда детско-подростковое сообщество постепенно разузнало, куда и в какие секции и кружки ее поназаписывала воспитательница Татьяна Васильна, то ее кличка закономерно сменилось на «Заучку», проиграв затем более наглядному прозвищу «Белая».

      Сама же Александра ко всему этому относилась спокойно: большую часть ее внимания занимал новый мир вообще, и город в частности – в котором она оказалась. Все было другое, непривычное, иногда расстраивающее, а иногда сильно удивляющее. Те же люди вокруг нее были как-то… Открытее? Не проще, а именно доброжелательней к другим. К примеру, ее согласно рекомендации завотделением нейрохирургии Фиренко записали в класс рисования и в секцию художественной гимнастики – и стройная тренерша с пожилым наставником-художником тут же с большим энтузиазмом принялись за новую ученицу. Не отбывали время, не относились к своей работе как месту заработка денег – а именно что вкладывали душу в свое наставничество. Объясняя, раз за разом наглядно показывая, приободряя, раздувая в своих учениках и ученицах даже самую слабую искорку таланта, и не обращая особого внимания на повсеместную… Ну, не нищету пополам с нуждой, но жили в Советской Белоруссии тридцать седьмого года откровенно небогато. Одежду и обувь носили до тех пор, пока ее можно было латать и чинить; в еде не перебирали – главное чтобы побольше и посытнее, любые вещи предпочитали пусть и неказистые, зато чтобы были надежные и долговечные. И при всей этой повсеместной бедноте, взаимовыручка и дружба были для людей не пустыми словами: случись нужда, помогали всем миром. Еще Александру сильно удивляло отношение минчан к наркому внутренних дел товарищу Ежову: верней сказать, вполне официально развернувшейся под его чутким руководством уже второй по счету официальной «чистке» в рядах Всесоюзной коммунистической партии большевиков – кстати, стартовавшей еще год назад, в тридцать шестом. Люди боялись и опасались, это факт: но в то же время и одобряли, потому что карающая рука органов гребла в основном зажравшийся начальствующий состав фабрик и заводов, а так же перебирала тех, кого было принято называть партактивом на местах и старыми большевиками ленинского призыва. Что же касается пролетариата, то пресловутые «стальные ежовские рукавицы» его не давили, а так… Нежно поглаживали против шерсти: сами же работяги повсеместно и признавали, что с трудовой дисциплиной дела обстоят не очень хорошо. Можно даже сказать откровенно – херовые с ней были дела! А признав, советский гегемон с трудом перестраивался и отвыкал гнать брак, полагаться на привычные прадедовские «авось и небось», приходить на работу попозже и уходить пораньше, ну и разговляться «беленькой» прямо на рабочем месте. Вслед за ними и беспартийные директора с хозяйственниками