Ватага. Вячеслав Шишков

укладывались спать, хозяин спросил:

      – Много ли у тебя, Зыков, народу-то?

      – К двум тысячам подходит.

      – Поди, твои кержаки больше?

      – Всякие. Чалдонов [Чалдон – коренной сибиряк-крестьянин] много да беглых солдат. Каторжан да всякой шпаны – тоже прилично. А кержаков не вовся много.

      – А с Плотбища есть кержаки у тя?

      – С Плотбища? Кажись, нет. А где это? Чего-то не слыхал.

      – Весной откуда-то прибегли, разорили, вишь, их там. В глухом логу живут… Нонче пашню запахивали быдто. Верстов с пятнадцать отсель.

      – Надо навестить, – сказал Зыков и стал одеваться.

      – Куда ты? Что ты, ночь… Спи!

      – Ничего. Я там переночую. Скажи-ка парню своему, чтоб двух коней мигом заседлал. Он знает дорогу-то?

      Зыкову хотелось спать, глаза не слушались, но он враз пересилил себя. Горела лампадка у старых икон. Шестеро товарищей его спали в повалочку на полу. Он притворил за хозяином дверь и поднял за плечи рыжеголового.

      – Слушай-ка, Срамных. Ну, прочухивайся скорей, чего шары-то выпучил! Это я. Вот что… – Зыков задумался. – Завтра до солнца айда в город. По пути смени коня и дальше. Чтоб к вечеру туда поспеть. Вынюхай, понимаешь, все. Кой-кого поприметь. Умненько.

      Потом поднял корявого и низенького, в черной бороде с проседью, тот сразу вскочил и коренасто, как кряж, стоял на шубе, раскорячив ноги. Волосы шапкой висли на глаза.

      – Слушай, Жук. Завтра отряд ты поведешь. Понял? Ты. А я нагоню. – Жук почтительно встряхивал головой.

      – Кони готовы! – веселым голосом крикнул Гараська, входя к ним – Винтовку надо?

      – Захвати.

      Было одиннадцать часов. Месяц высоко вздыбился. Скрипучие ворота выпустили двух всадников.

      Они проехали вдоль села. У костров, в тулупах и пимах, взад-вперед, чтоб не уснуть, ходили с винтовками часовые. У дальних за селом ворот, в поскотине, возле покрытых лесом скал, тоже горел костер. Четверо спали около жаркого пламени, пятый часовой с винтовкой, скорчившись, сидел на брошенном у костра седле и храпел. Зыков, проезжая, сгреб его за шиворот, приподнял, бросил в сугроб и, не оглядываясь, поехал дальше. Гараська захохотал:

      – Вскочил… Хы-хы-хы… Опять кувырнулся… Целит!..

      Жихнула пуля мимо самой зыковской головы и горласто, среди гор, грохнул выстрел. Зыков карьером подскакал к костру. Все у костра вскочили:

      – В кого стрелял? – гневно крикнул он.

      Часовой, раскосый парень, отряхивая снег, сердито скосил на Зыкова глаза:

      – В чорта!.. В того самого, что в сугроб людей швыряет.

      Зыков вынул пистолет и выстрелом в лоб уложил часового на месте.

      От села, в тумане взвихренного снега, с гиканьем мчались марш-маршем всадники.

      – Сменить часового! – крепко сказал Зыков и поехал вперед.

      Гараська весь трясся, зубы его стучали.

      Еще ковш Сохатого не повис отвесно над землей, как всадники, миновав звериные горные тропы и лога, под’ехали к кержацкой заимке. Заимка, притаившись, плотно сидела в ущельи,