Ватага. Вячеслав Шишков

поднялся.

      – Уходи, Зыков!! – вмиг выросли в руках бородатых кержаков дубинки. С треском, ломая поваленные сосны, толпа метнулась к Зыкову:

      – Христопродавец!.. Прочь от нас!!

      Но молодежь вдруг повернулась грудью к своим отцам.

      С злорадной улыбкой Зыков соскочил с пня и пошел, не торопясь, к заимке, затягивая на ходу кушак.

      И толкались, лезли в его уши, в мозг, в сердце: крики, гвалт, стоны, матершина кержаков.

      Ехали медленно. Гараська то был мрачен: вздыхал и оглядывался назад, то лицо его, круглое, как тыква, и румяное, вдруг все расцветало в сладкой улыбке. Гараська облизывался и пускал слюну.

      – А ловко мы с Матрешкой околпачили бабку-то. На-ка, старая корга, видала? – Гараська мысленно наставил кукиш, захохотал и стегнул коня.

      Зыков, прищурив глаза и опустив голову, всматривался в свою покачнувшуюся душу, читал будущее, хотел прочесть все, до конца, но в душе мрак и на дне черный сгусток злобы. И лишь ближайшее будущее, завтрашний день, было для него ясно и четко.

      – Этот старец Семион – ого-го…

      Зыков видит: злобный старик седлает коня, берет двух своих сынов и едет к его отцу, старцу Варфоломею.

      – Две ехидны… Ежели камень преградил твой путь на тропе горной, – столкни его в пропасть…

      И Гараська думает, улыбчиво облизывая толстые от поцелуев губы:

      – Баба ли, девка ли – и не понял ни хрена… Ну до чего скусны эти самые кержачки.

      Кони захрапели. Зыков вдруг вскинул голову. У подножия горы, с которой они спускались в долину речки, ждали три всадника.

      Зыков остановил коня. Гараська снял с плеча винтовку. Ствол, как застывшая черная змея, сверкнул на солнце.

      – Зыков! Это мы, свои… Зыков… – И навстречу им, из-под горы, отделился всадник.

      – Мирные, без оружия, – сказал Зыков.

      – Эх, жалко, – ответил Гараська. – Давно не стреливал.

      Когда с’ехались все вместе, три молодых парня-кержака сказали:

      – А мы надумали к тебе, хозяин… Возьмешь? Только у нас вооруженья нету. Убегли в чем есть… После неприятности.

      – Вот, даже мне глаз могли подбить, – показывая на затекший глаз, ухмыльнулся длиннолицый парень с чуть пробившейся белой бородкой.

      – Ладно, – сказал Зыков. – Спасибо, детки.

      – Куда, на заимку к тебе, али в город?

      – На заимку. Вернусь, – к присяге приведу. С Богом.

      Дорогой, посматривая на широкие плечища Зыкова, Гараська спросил:

      – А правда ли, Зыков, что тебя и пуля не берет?

      – Правда. Ни штык, ни пуля, ни топор.

      – Кто же тебя, ведун заговорил?

      – Сам. Я ведь сам ведун.

      Гараська захохотал:

      – Ты скажешь… А пошто же хрест у тя? Сам ночесь видал, спали вместе.

      Тот молчал.

      – Быдто тебя летом окружили чехо-собаки, в избе быдто, а ты взял в ковш воды, сел в лодочку да и уплыл. Старухи сказывали.

      – Врут. Это другие разбойники так делывали: Стенька да Пугач.

      – А ты, Зыков,