Блаженство (сборник). Дмитрий Быков

приложив платочек к подбородку

      И так отставив ножку, чтоб слегка

      Видна была обтянутая ляжка,

      Девица, завитая под барашка,

      Мечтательно глядит на облака.

      Все получилось точно как в журнале,

      И Петя хочет, чтобы все узнали,

      Какие в нас-де дамы влюблены.

      Кругом слезами зависти зальются,

      Увидевши, что Петя Таракуца

      Всех обогнал и с этой стороны!

      И он вовсю показывает фото,

      И с ужина вернувшаяся рота

      Разглядывает лаковый квадрат,

      Посмеиваясь: «Надо ж! Эка штука!»,

      И Петя нежно повторяет: «Су-ука!»

      Как минимум, пятнадцать раз подряд.

      …Усталые, замотанные люди

      Сидят и смотрят фильм о Робин Гуде.

      Дежурный лейтенант сегодня мил,

      По нашей роте он один из лучших, —

      И на экране долговязый лучник

      Прицелился в шерифовских громил.

      Я думаю о том, что все мы братья,

      И все равны, и всех хочу принять я —

      Ведь где-то там, среди надзвездных стуж,

      Превыше облаков, густых и серых,

      В сверкающих высотах, в горних сферах

      Витает сонм бессмертных наших душ!

      Отважный рыцарь лука и колчана

      Пускает стрелы. Рота замолчала:

      Ужель его сегодня окружат?

      Играет ветер занавесью куцей,

      И я сижу в соседстве с Таракуцей

      И думаю о том, что он мой брат.

      Отсрочка

      Елене Шубиной

      …И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.

      Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг, где каждый стул скрипел с укором за то, что я сидел не так. Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет, жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…

      В поту, в смятенье, на пределе – кого я жду, чего хочу? К кому на очередь? К судье ли, к менту, к зубному ли врачу? Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня… Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня. Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин, занумерован, замурован, от остальных неотличим, часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду – и все яснее понимаю: все то же будет и в аду. Ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат… Все буду ждать: куда мне – в ад ли?

      И не пойму, что вот он, ад.

      Жужжанье. Полдень. Три. Четыре. В желудке ледянистый ком. Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком, в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки – и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти как он! Еще немного – и я уже достоин глаз того, невидимого Бога, не различающего нас.

      Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда мне секретарша разрешала отсрочку страшного суда! Когда майор военкоматский – с угрюмым лбом и жестким ртом – уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!

      Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву, конец из милости отсрочен – в отсрочке, в паузе живу. Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два – как все цвело, и оживало, и как кружилась голова, когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой, душа