Лекарство от смерти. Алексей Гужва

начали они меня насильничать. Два дня без перерыву. Даже времени дух перевести не давали. А я как камень тверда, как дерево молчалива. Как на скованной льдом реке, на лице моём безразличие. Даже и в мыслях нет ойкнуть или пикнуть. За вас, за соседей страшно.

      А как окончилось всё, так кики возьми и людьми обратись. И начали они рассказывать, что не просто кики они, а эти, цари киковские. И не просто это испытание было, а честь. И вот теперь не станут они село разрушать. А как я на свет им царевича нарожу, так и вовсе, явятся и заберут нас.

      * * *

      Народ то может и поверил бы бабе, да только вот байку с царями она перегнула. Да и видел кто-то как Акакий с Велославом Матвею спящую на одеяле тащили в лес.

      До старого барина быстро дошло. Быстро и сыночка, и дружка его на колени поставил и давай грозить запортки пообрубать за дела такие. Старый барин-то мужик был суровый, но справедливый. За то его и другие власть имущие уважали.

      Так вот. Кричал он, топориком размахивал. Для виду даже на огне лезвие топора накалил. Но, всё ж велел лежебоку к себе позвать. Вроде как, она сильнее всего пострадавшая тут. Пусть и решает, как поступить.

      Так то, по правде говоря, старый барин не хотел сына хозяйства лишать. Больше для виду размахивал топориком, от возмущения. Ну а потом-то на попятную уже не с руки давать. Вот хитро через Матвею и решил своё слово назад взять. Вроде как, не станет баба парней молодых губить. Деньгами возьмёт за позор. Ну и, может, Велослава себе в мужья заграбастает.

      Да, к удивлению барина, лентяйка в отказ пошла. Начала говорить, что кики то были. А барчёнка с дружком его она и не видела. А то, что люди толкуют, то от зависти.

      Ну, раз не было ничего, так и не было. И топорик барин убрал.

      Народ ещё долго историю ту вспоминал, хихикал. А потом ещё Матвея и тяжёлой стала… правда случилось это уже на шестую осень после той шалости. Кто-то в пьянке на спящую лежебоку влез и свезло.

      Люди хихикали, шутили. Говорили, дескать, у кик запортки огромные и кончики длинные. Шесть годков потребовалось, чтоб доползло.

      Вот такие дела Акакий по молодости вытворял. И баб портил, и по две луны пил не просыхая, и чудил на чём свет стоит. А как батя его к Кондратию на пироги отправился, так народ и вовсе ждал, что все берега та река потеряет. Но нет, как-то присмирел Акакий, потому как смерть отца для него страшным ударом стала. Любил он и уважал отца своего, несмотря на то, что тот при любом случае порол.

      Да, присмирел. Вроде даже править как-то начал. Далеко ему, правда, до отца. Тот то боец был. С рассвета до заката по деревне бегал и указания раздавал. Сам следил за выполнением, а то и не стеснялся сам за лопату или топор взяться и наравне с мужиками обычными поработать. А сынок так не умел.

      Встанет утром, через работника указания даст, через него же новости и узнает. И за завтрак. Пока завтракать закончит, там уже и обедать пора. Ну а, после обеда поспать нужно, чтоб сил набраться. А там и ужин. И всегда с вином сладким, беленькой жгучей или мутной холодной. И, как-то сам Акакий не заметил, как жиром заплыл. Неповоротливым