Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря. Сантьяго Постегильо

правильнее, если судьи, руководствуясь своим опытом и своей мудростью, проявят хладнокровие и назначат обвинителем не того, кого выбрали македоняне, а того, кто наилучшим образом защитит их права? Да, это вопрос нравственного свойства, который я оставляю на усмотрение пятидесяти двух мудрейших iudices и председательствующего претора. Несомненно, они лучше всех знают, как надлежит решать его, и ни я, ни кто-либо другой не должны высказывать никаких суждений по этому поводу.

      Цицерон втянул в легкие побольше воздуха, опустил руки и снова прошелся по середине базилики, подбирая слова.

      – Но есть одно важное обстоятельство, на которое я вынужден обратить внимание судей. Я уже упоминал о сложности нашего правосудия, но есть и другая сложность, беспокоящая меня гораздо больше. Последствия этого дела для общества и государства могут вызвать отклик здесь, в базилике, на Форуме и во всем городе – резкий отклик как одних, так и других: судят сенатора Гнея Корнелия Долабеллу, виднейшего мужа, некогда близкого к Сулле и его последователям, которые, в свою очередь, противостояли плебейским трибунам и народу в целом. Если бы сенаторы, больше всех радеющие за старые порядки, заподозрили, что обвинение основано на уловках и подтасовках, а не на доводах, доказательствах и законным образом собранных показаниях свидетелей, это могло бы вызвать ярость оптиматов; напротив, если бы плебс почувствовал, что обвинение выстроено без должного усердия и рвения, народ взбунтовался бы и на улицах Рима начались бы беспорядки. Я вижу, мои слова вызвали удивление у публики, моего противника и даже некоторых членов суда. Но вряд ли следует напоминать присутствующим о том, как в последние годы шли государственные дела. Насилие, убийства и даже войны часто и с необычайной жестокостью опустошали наши улицы. Свежи воспоминания о войне против марсов и других союзников, притязавших на римское гражданство; убийства сенаторов-оптиматов и плебейских трибунов также не стерлись из памяти. Последствия этого сложного дела могут вновь зажечь пламя дремлющего, но все еще живого насилия, которое, несомненно, никто не намерен будить. Обвиняемый, имеющий право свободно выбирать защитников, указал на Аврелия Котту и Гортензия, лучших из деятельно работающих нашего города, и, несмотря на возражения возможных противников, которых трудно победить с помощью доводов или же доказательств и свидетельств, это успокаивает меня: я знаю, что защита учтет все перечисленные мною соображения. Но, – он снова повернулся к Цезарю, – стоит ли давать неопытному Гаю Юлию Цезарю право выносить суждение, которое может привести к безумным, безрассудным и насильственным действиям со стороны какой-нибудь партии, а может, обеих партий, до сих пор сосуществовавших относительно мирно?

      Он едко улыбнулся, развернулся и снова обратился к суду:

      – Вспомним, как кандидат в обвинители представил своих главных свидетелей: жреца храма Афродиты в Салониках и выдающегося строителя, уважаемого римского гражданина. Все прошло хорошо, за исключением