Янтарный призрак. Андрей Иванович Горляк

напористо повторил владелец изделия из окаменевшей смолы. – Согласен, мурло обросшее?

      – Согласен, – упавшим голосом процедил Веригин и в задумчивости покрутил ус.

      Глава пятая. В заложниках

      Иннокентий Степанович Грызунов размежил тяжелые веки и увидел перед собой изрядно потертую обивочную ткань видавшего виды диванчика, на котором он лежал.

      „Это не моя хибара, – подумал Грызунов. – Тогда где я?“

      Мысли путались и сплетались в клубок. Наконец Иннокентию Степановичу удалось поймать кончик нити и с большим трудом восстановить в памяти картины прошлого.

      „Что мы пили-то? Ах да, спиртягу. Сухорукий украл где-то литровую банку. Божился: мол, подарили, пожалели убогого. Но я-то знаю, что он ее умыкнул на этом своем складе. А вот я закусь честно заработал. Милостыня – это не воровство. Походил среди столиков под зонтиками у закусочной, люди добрые и помогли, кто чем мог. Кто куском хлеба, кто куском колбасы… Я не брезгливый и не гордый, принимаю все, что Бог пошлет. Проси – и тебе воздастся. Живи по заповедям, не нарушай их – и будешь ты чист перед Господом нашим Иисусом Христом. Правда, есть один грех, пью я сильно. Но ведь об этом в Писании не сказано. Да и делаю я это не во вред другим, а только лишь во вред себе. А с Сухоруким мы тогда в подвале изрядно налакались… Было это все позавчера. А вчера? Что было вчера?“

      Грызунов захлопал ресницами, хотел перевернуться на другой бок, но передумал и продолжил ревизию своей памяти:

      „Вчера, вчера… Ах да! С утра у меня голова трещала, как паровой котел под давлением… А дальше? Дальше мы с Сухоруким разошлись в поисках похмелки. Мне в центре не везло, и я поехал на окраину. Да, все так и было. Стал подходить к нашему дзоту, а там…“

      Из глубин изношенного, проалкоголенного и проникотиненного сознания всплыла мизансцена на фоне угрюмых декораций с тремя фигурами и вовсе не бутафорским автомобилем. Старого пропойцу прошиб холодный пот. Слабо надеясь, что все это лишь обрывки дурного сна, Иннокентий Степанович крепко зажмурился, а затем широко, как только мог, раскрыл глаза. Нет, те трое – не сон, Грызунов это отчетливо осознал. И тут он вдруг, словно спохватившись, поднес к своему лицу правую руку и заголил рукав хрупкой от въевшейся в ткань грязи рубашки. На локтевом сгибе, там, где проступала под кожей синяя полоска вены, виднелась точка от укола. В сознании произошло то, что случается на плохо освещенной сцене, когда осветитель включает мощные софиты, поражая зрителей произведенным контрастом.

      Грызунов все вспомнил. Все. До мелочей. От первых слов незнакомца до вхождения в немощную плоть иглы одноразового шприца.

      „Дальше меня, кажется, куда-то поволокли… Куда? Наверное, туда, где я сейчас и нахожусь“.

      Иннокентий Степанович стал медленно переворачиваться на другой бок и в конце концов рассмотрел комнату. С противоположной стороны сквозь бледно-желтые шторы угадывался квадрат окна, рядом с которым стояли стол и три кривоногих стула. Под давно