Дуреха. Ирина Мартова

отказалась. Как объяснить Софье Никитичне, почему она отплатила ей черной неблагодарностью?

      Поразмыслив, Оксана решила, что сама во всем виновата. Сама! Ее никто не соблазнял, не обманывал, не насиловал. Она сама этого хотела, значит, сама и должна отвечать.

      И с этой придуманной ею же установкой девушка стала жить дальше.

      Какое-то время хозяйка ничего не замечала. Где-то месяца через два Оксана случайно услышала, как профессорша рассказывала кому-то по телефону, что Игнат уехал на стажировку в Германию. Что она счастлива за сына, делающего такую карьеру, и что талантливый хирург вернется в страну нескоро.

      А потом, когда живот уже стало невозможно скрывать, Софья Никитична вдруг остановила ее.

      – Оксана, ты очень поправилась. Раздобрела, прямо как на дрожжах. С тобой все в порядке?

      – Да, все хорошо, – Оксана похолодела.

      – А ты, случайно, не беременна?

      Девушка, побледнев, кивнула.

      – Какой срок? – профессорша нахмурилась.

      – Пять месяцев.

      – Так. Вот это номер. – усмехнулась Софья Никитична.

      Оксана молчала, потупившись.

      – Значит, ты не та, за кого я тебя принимала? Как же так, Оксана? – не унималась хозяйка.

      Девушка, чувствуя невероятные угрызения совести, хотела во всем признаться, но Софья Никитична, будто прочитав ее мысли, отступила назад.

      – Я ничего не хочу знать. Ничего! Это твоя жизнь. Твой выбор. Твое право. Единственное, что я могу для тебя сделать, это разрешить тебе пожить в моей квартире еще один месяц, потому что я уезжаю к сыну в Германию. Но к тому моменту, когда вернусь, чтобы духу твоего здесь не было. Поняла?

      Оксана, зарыдав, кивнула. Она другого и не ждала.

      Через месяц хозяйка прислала сообщение: «Возвращаюсь утром в субботу. Деньги за два месяца перевела тебе на карту. Желаю удачи».

      Так закончилась Оксанкина сказка.

      Вечером она собралась, замотала голову платком, надела то самое огромное пальто, взяла сумку, выключила свет в прихожей и, не оглядываясь, неторопливо покинула профессорскую квартиру.

      На улице вьюжило. Февраль разошелся не на шутку: кусал щеки, хватал за колени, щипал за нос и леденил руки. Ветер нервно бросал пригоршни колючего снега в лицо, слепил глаза и забивал нос, не давал вздохнуть.

      Тяжело переваливаясь, она пошла по улице, поскальзываясь и проваливаясь в наметенные сугробы. Остановилась передохнуть, постояла у магазина, чувствуя, что замерзает. Села в первый же подошедший автобус. Проехала целый круг, вышла на незнакомой остановке и, оглянувшись, поежилась.

      «Куда я иду? Зачем? Кому я нужна? Кому нужен этот ребенок? Зачем все мои попытки спастись?»

      И она, вдруг увидев рельсы, не задумываясь, побрела по ним. Сколько шла, она не знала. Просто брела в темноте сквозь метель и ветер. И, наконец, обессилев, остановилась прямо на рельсах, решив покончить со всем и сразу, в один миг.

      Здесь Оксану и застала Дарья, оставшаяся в тот роковой день