Пути русской любви. Часть I – Золотой век. Юрий Томин

>

      Опубликовав несколько лет назад книгу «Атлас любви», автор полагал, что, сдержав собственное обещание, он распрощается с этим назойливым, неотвязным вопросом, который так опрометчиво когда-то приютил среди своих дум и чаяний. Но не тут-то было. Внимание безжалостно продолжало цепляться за какую-нибудь новость о любовных драмах знаменитостей, подмигивающую кликабельную ссылку на очередного гуру романтических отношений или заголовок статьи из почтовой академической рассылки, на отписку от которой рука не поднялась.

      Время от времени я не удерживался от погружения, предварительно обернувшись в стерильную тогу исследователя, скажем, в интимные детали судебного разбирательства Джонни Деппа со своей бывшей супругой Эмбер Херд, возмущенного клеветой о насилии и ее изменой с Илоном Маском. Потом, правда, приходилось размышлять над парадоксом двойного брака и двойного дружелюбного развода Маска с британской актрисой Талулой Райли, любовь к которой, он полагал, на века. Порой, не рассчитав силу воли, открывал научную статью и начинал вдумываться в ее тезисы, например, о том, что романтическая любовь, вероятно (многочисленные исследования еще не доказали это однозначно), универсальна с небольшими психологическими различиями между культурами. Люди с Запада лишь только чаще влюбляются и придают большую ценность романтическим отношениям, чем в остальном мире, где в пятнадцати культурных сообществах из ста шестидесяти шести вообще не обнаружили свидетельств любви.

      Бывало, ощущал уколы исследовательской совести, напоминавшей, например, о сложившимся мужском уклоне в освещении любви от философии до поэзии, который мне не удалось посильно выправить в своей первой книге. И однажды, ухватившись за оброненную героем повести Льва Толстого «Крейцерова соната» мысль об изначальной асимметрии любви с мужской и женской стороны, я погрузился в многообразный, загадочный, чарующий и пугающий мир женских душ, и написал текст, предоставив возможность изложить свою особую позицию в любовных вопросах трем выдающимся представительницам прекрасного пола: Лу Андреас-Саломе, Натали Герцен и Александре Коллонтай. А чтобы упорядочить женскую разноголосицу, пришлось позаимствовать представления о глубинных качествах женской души в иудаизме и понятие экзистенциала заботы у Мартина Хайдеггера.

      Крайне редко, но, как говорится, метко попадались работы, вызывавшие бурные и увлекательные размышления. Читая такие тексты, я испытывал восторг обнаружения редкостного единомышленника и в первое мгновение сожалел, что они не попались мне раньше, но затем убеждался, что не случайно судьба определила мне взбираться на эту коварную высоту по собственному маршруту. Современный романтик революций Сречко Хорват в своей «Радикальности любви» подкупил решимостью внести оживляющий вклад в тему, на которой Ролан Барт начертал философскую эпитафию «крайнего одиночества», даже если он будет неудачным – в надежде, что следующие неудачи будут лучше. В поисках выхода из тупика «холодных сближений», повсеместно и все уверенней вытесняющих любовь из важнейших человеческих стремлений, вдохновленный историей любви Че Гевары, он в троичной модели христианского брака, где кристаллы любви вырастают из божественного присутствия, предлагает на место Бога поместить Революцию.

      Философия на грани фантастики кажется мне забавным, но порой единственно возможным инструментом преодолеть тупики мысли отрывом от избитых шаблонов и повсеместных псевдонаучных витиеватостей в простор первозданного космоса. При этом я изначально смотрю на эти упражнения со скепсисом, поскольку никто еще из отважных мечтателей не возвращался на грешную землю с даром огня настоящей любви. И все же иммунитет от очевидной неправдоподобности не сработал, когда я с жадной увлеченностью принялся следить за развитием умело сработанного сюжета о внезапно разгоревшейся любви давно и твердо разочаровавшегося в романтических отношениях главного руководителя секретной службы одной страны, уже довольно далеко продвинувшейся в техническом и социальном развитии в будущем.

      Его поражало, что она все понимала с полуслова или полумысли и сама даже говорила, забавно сокращая слова, что превращало их в какие-то музыкальные знаки нежнейших и в то же время наполненных смыслом флюидов. А когда ему случилось использовать все свои профессиональные навыки, чтобы раз за разом отрываться от всемогущих преследователей, она пришла ему на помощь и тайно телепортировала в свою укромную горную научную лабораторию. Он вошел первым, потянулся включить свет, как она ему снаружи подсказывала, но двери бесшумно и плотно закрылись… Этой поучительной историей широко известный своей беллетристикой Писатель поставил изящный знак вопроса над собственной же и практически неизвестной концепцией Настоящей Любви, к работе над которой его неодолимо влекло желание все же разобраться хотя бы для самого себя в этом нерешенном до и после Маяковского «вопросе о женщинах и о любви».

      До того, как Писатель изложил свои причесанные размышления о любви, которые поразили меня филигранным извлечением ценнейших ядер философской мысли, исторической глубиной и литературной эрудицией, а также выверенностью классификации и заключений, при этом вызвав легкую досаду,