Улыбка пересмешника. Елена Михалкова

на разделке в одном из них и, по словам управляющего, неплохо справлялся. Но мне было все равно. Он мне не понравился сразу, как только я его увидел: мелкий, в оспинах, руки трясущиеся, вместо носа – пористая слива. Урод, одним словом. Еще и пьющий. Правда, все в один голос твердили, что руки у него трясутся не от пьянства, а оттого, что болеет чем-то, и на результате это не сказывается… Но посудите сами: как же не сказывается, если клешни дрожат? Сейчас не сказывается, завтра скажется. И в глазах у него было что-то нездоровое, я такие вещи нутром чую. Позже выяснилось: именно я был прав, а не они.

      Уволить его просто так я не рискнул: по опыту знал, что в суде восстановят и мне же придется деньги за вынужденный прогул выплачивать. Поэтому дождался повода и все сделал честь по чести: провел медицинское освидетельствование и вручил ему трудовую. Не сам, конечно, – через юриста. Ничего личного, как говорится, – просто я считаю, что человеческому шлаку у меня делать нечего.

      И ведь на следующее утро чутье меня не подвело: орало во весь голос, что не нужно в офис ехать. А я его не послушался и поехал. До конца жизни мне тот день запомнится… Как на фотографии: секретарша Нинка, виляя пухлой задницей, идет к выходу и такие взгляды бросает на Лису, что смешно становится, Лиса стоит возле окна и браслетами позвякивает, и тут из дверей выпрыгивает этот придурок. А следующий кадр – длинные Нинкины ноги, на одной чулок порван, и брызги кофе на стене.

      Что самое противное-то? Не то, что мне предстояло очень быстро переселиться в мир иной, которого не существует. А что придется принять смерть от руки такого ничтожества, как то, что стояло передо мной, сжимая пушку в трясущихся руках. Вот о чем я думал, глядя на него и кляня себя за то, что не послушался внутреннего голоса.

      Я и не заметил, как Лиса успела выскочить вперед, и чуть не онемел от удивления. А она знай себе стоит передо мной и твердит этому козлу, как ребенку: «Не надо, не надо…» А потом добавила: «Лучше в меня стреляй».

      Вот тогда-то я и попал. Спать с ней было приятно, хотя девчушка совсем не в моем вкусе, разговаривать нам особо было не о чем – да о чем вообще с бабами можно говорить? – и встречался я с ней лишь для того, чтобы шлюх не снимать каждый раз, когда захочется, а хотелось мне часто. Никаких видов я на нее не имел, как и на десяток других таких же, как она. Я ей, само собой, нравился, и как-то раз мне даже пришло в голову, что она в меня не на шутку влюблена. Ну, влюблена и влюблена, черт бы с ней, хочет страдать – ради бога… Но чтобы свою жизнь за меня отдать – этого я от нее не ожидал, честно скажу.

      И что-то во мне перевернулось, когда она стояла передо мной и тихим голоском просила: «Не надо, не убивай его, пожалуйста, пощади его, лучше меня». Жалость вдруг взялась и одновременно восхищение. А я ведь сам никого не жалел – ни своих, ни чужих. И страх перед этим мужиком с пистолетом куда-то пропал, а секунду спустя он пушку опустил,