Сквозь мрак к свету или На рассвете христианства. Фредерик Фаррар

то пусть соблаговолит уволить меня теперь, чтобы дать мне время подготовиться вместе с Алитуром к предстоящему спектаклю.

      Нерон остался наедине с Тигеллином. Он зевнул лениво.

      – О боги, как невыносимо скучна эта жизнь! – проговорил он. – Впрочем, не стоит думать об этом, сегодня у нас в виду банкет с новыми затеями…

      – После которого, достаточно разгоряченные вином, мы еще должны будем отправиться бродить по саду, где в поэтичном полумраке таинственных гротов и аллей цезаря ждет нового рода развлечение, придуманное, чтобы позабавить его, изобретательным Петронием и красавицей Криспиллой.

      – Что такое?

      – Пусть государь не требует от меня, чтобы я удовлетворил в данном случае его любопытство: от сюрприза удовольствие только выиграет.

      – Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, знаешь, жизнь наша здесь быстро близится к концу; а там опять этот несносный Рим, со своим сенатом, советами и необходимостью более или менее соблюдать некоторое приличие.

      – Для цезаря такой необходимости не должно существовать. Он может поступать, как ему угодно. Кто же осмелится требовать у него отчета в его действиях и поступках?

      – Да хоть бы та же Агриппина, моя матушка, если и никто другой.

      – У цезаря может быть только одна причина опасаться Агриппины.

      – Какая?

      – Агриппина, как я уже докладывал цезарю, за последнее время проявляет необыкновенную внимательность к Британнику, сверх того, я имею некоторые основания думать, что она затевает возвести на престол или Рубеллия Плавта, или Суллу. Не так она еще стара, чтобы не думать более о замужестве, у этих же у обоих течет в жилах императорская кровь.

      – Рубеллий Плавт! – изумился Нерон, – не может быть – это мирный педант и только. Что же касается Суллы, то этот ненасытный обжора не в состоянии думать ни о чем, кроме своего обеда.

      – Это покажет нам время, – сказал Тигеллин, – но тем не менее, пока жив Британник…

      – Договаривай.

      – Пока жив Британник, положение Нерона непрочно.

      Нерон ничего не ответил, но глубоко задумался.

      Настал вечер, и императорский банкет, приготовленный на этот раз среди зеленого луга, окаймленного рядом деревьев, между которыми, журча и шумя, лились фонтаны, оказался и роскошнее, и великолепнее, чем когда-либо. Закончив трапезу обычными обильными возлияниями Бахусу, гости с хозяином во главе отправились гулять по саду, где Нерон вскоре увидел приготовленный для него сюрприз. Сад был роскошно иллюминован лампами, висевшими гирляндами между деревьями; в аллеях и гротах гремела музыка, чередовавшаяся с хорами, между тем, как в бассейнах плескались наяды, а в рощах юноши в костюмах фавнов и сатиров с факелами в руках играли с молодыми девушками, изображавшими собой лесных нимф. Увидав императора и его гостей, вся эта резвая молодежь бросилась им навстречу и, венчая их цветами, увлекла за собой. Начались новые пляски и игры, новое пиршество с пением и