Хмель. Алексей Черкасов

на Орловщине, тебя на свете не было. Может, дед твой? При военном звании состоял.

      Лопарев признался, что дед его, Василием Александровичем звали, действительно «при военном звании состоял»: служил полковником у Суворова. Умер в своем имении на Орловщине.

      – Имение-то Боровиковским прозывалось?

      – Боровиковским.

      – И деревня там – Боровикова?

      – Боровикова…

      Старец покачал головой:

      – С той деревни и я. Там, почитай, все из Боровиковых состоят. Слыхивал, может, от деда, как он выиграл в карты именье и три деревни в придачу? Семьсот душ на карту взял! Эх-хе-хе! Житие барское да дворянское. Родитель мой Наум Мефодьев, тоже по прозванию Боровиков, старостой был, когда помещик проиграл крепостных твоему деду. Слово такое сказал – два помещика взъярились, яко звери лютые. Палками бит был нещадно за слово и тут же смерть принял. Несмышленышем был тогда, а помню, как кровью изошел батюшка мой.

      – Помилуй, Господи! – разом перекрестились бородачи.

      – Господь милует, да зверь год от году лютеет, – проговорил старец. – Стал-быть, земляки мы с тобой, Александра, Михайлов сын. Ишь ты! Земля-то велика, да люди текучие.

      Обращаясь к бородачам, наказал:

      – Погрозите чадам своим, женам своим и всей общине, чтобы никто не подходил к телеге. Никто из вас не видывал кандальника и слыхом не слыхивал. Где Микула-то?

      – Микула-а-а! – гаркнули в три глотки.

      – …ку-ла, ку-ла-а, – отозвались кочевники с того берега.

      Старец плюнул в их сторону.

      – Ипеть зырятся, нехристи, собакины дети!.. Мы тут с осени. Травой запаслись для скота, в землю зарылись. Ходоков послали на Енисей-реку. Сказывают: места там как вроде наши, Поморские, лесные. Сын мой на Енисей-реку ушел со товарищами. Вот возвернутся к страде, должно, и мы поедем.

      Подошел рыжебородый кряжистый богатырь с кузнечным инструментом в руках.

      – Звал, отче? – поклонился старцу.

      – Звал, Микула. Сподобил тебя Господь разбить анчихристовы поковки да в реку Ишим закинуть и плюнуть им вослед трижды. Аминь!

      – Нашей ли он веры, отче? – уставился Микула на кандальника.

      – Сказывал на моленьях: кто подымет топор на царя-анчихриста и на поганое войско, тот нашей веры-правды.

      – Благослови, отче, струмент, – склонил богатырь голову.

      Старец благословил.

      Микула, встав на колени, осмотрел цепи, заклепки.

      – Как навек закован.

      Старец подал еще кружку воды Лопареву и наказал Ефимии, чтобы она сготовила взвар из курицы.

      – Оно хоша и пост ноне, да человече подымать надо. А ты, Ларивон, заруби курицу.

      – Неможно, батюшка… – попятился Ларивон, в сажень ростом. – Грех будет.

      – Сымаю грех тот перед Небом чистым. Молебствие будет – замолим. Ступай с Богом. Руби!

      Ларивон поплелся рубить курицу.

      Покуда Микула орудовал напильником и зубилом, старец толковал про вольную волюшку,