Одиссей покидает Итаку. Василий Звягинцев

здесь форзейль, если оставить в силе такое название… Не совсем точно, ну да уж ладно.

      Воронцову вдруг стало гораздо легче на душе.

      Самым непереносимым, оказывается, была мысль, что он разыгрывал под гипнозом, или чем там еще, дурацкий спектакль.

      – Тогда в чем смысл?

      – А в том, что мы на самом деле не можем вступать в официальные контакты с таким человечеством, как ваше. Хотя вы, люди, интересуете нас больше, чем многие и многие другие. Есть в вас черты, цену которым вы поймете еще не скоро. И приходится долго, очень долго искать тех немногих из вас, с кем можно иметь дело уже сегодня.

      Воронцов изобразил попытку привстать и щелкнуть каблуками. Антон не отреагировал и продолжал как ни в чем не бывало:

      – Мы ничего не имитировали в прошлом. Обстановка подлинная. Был ли риск для тебя? В конечном счете нет, мы тебя спасли бы, однако умирать пришлось бы по-настоящему… – Он развел руками, мол, ничего не поделаешь. – Смысл – самый поверхностный – этой проверки ты можешь определить и сам. Заодно мы выяснили о тебе такое, чему в ваших языках нет и названий. Здесь тоже все в порядке. С Книгой как? Думаю, мы и тут найдем общий язык. Держи ее пока у себя, как гарантию, что ли. Только смотри, сам не подорвись, хоть ты и минер… Главное, что она вернулась в мир стабильной реальности. Ведь до нынешнего момента ее как бы не было в природе. Потому и детекторы ее наши не определяли. Оттуда, из-под Киева, ты ее забрал сорок лет назад, а здесь она появилась только что… В промежутке находилась. Нигде. Красиво звучит? Впрочем, это все ненужные тонкости. А себя ты теперь можешь считать прошедшим отбор, проверку и посвящение. Перспективы перед тобой… – Антон даже зажмурился, словно от восторга перед открывающимися Воронцову перспективами. – Ты сможешь узнать все, что знаем мы, побывать на нашей планете-метрополии, еще на многих других, увидеть такое, о чем пока не в силах и помыслить… Как равный, ты будешь принят на Конгрессе ста миров. Если захочешь – вместе с Наташей… – Антон говорил еще что-то, но смысл плохо доходил до Воронцова из-за внезапно навалившейся огромной усталости, безразличия, из-за мучительного звона в голове. Похожее ощущение он испытал, когда в трале взорвалась мина и его здорово приложило ударной волной о щит кормового орудия.

      Только одна мысль сохранила отчетливость в его перенапряженном мозгу.

      «Эх, ребята, – думал он, обращаясь к Антону и прочим его друзьям и коллегам. – Вы-то своего добились, а вот как же мне теперь поверить в ваш сверхразум, гуманизм, бескорыстие, порядочность? Рад бы, ей-богу, рад, но – как?..»

      Антон догадался о его состоянии.

      Он встал, будто король, объявляющий аудиенцию оконченной.

      – Понимаю, осознать все сразу трудно и тебе… Отдыхай пока, а завтра начнем разговаривать всерьез.

      …Свет утра проник сквозь сомкнутые веки, и Наталья Андреевна с усилием открыла глаза. Опять дождь на улице, толпы раздраженных спешащих людей в метро и автобусе, этот бесконечный рабочий день.

      А сон – длинный, яркий, необыкновенно подробный – ускользал.

      Кажется,