Хуадад-Сьюрэс. Я читатель – я так вижу. Анастасия Голикова

движение разрывало болью грудную клетку. Джорри дважды в жизни ломал ребра. И сейчас быстро вспоминал все эти ощущения. Продолжая лежать на боку, одним движением стер слезы и кровь с лица, но задел отозвавшийся жутким жжением нос, чем сделал попытку очиститься полностью бессмысленной.

      Когда к Стенолазу более-менее вернулось зрение, он смог разглядеть, что его друг уже заканчивает седлать лошадь. Затянув подпруги, Еремия выпрямился и обернулся. С мрачным удовлетворением Джорри отметил на чужом лице рассеченную надвое нижнюю губу и сильно щурящийся левый глаз. На мгновение встретившись с чужим взглядом, Дрозд отвернулся и положил руки на седло. Он застыл, опустив голову.

      Стенолаз вновь постарался встать, кряхтя от боли. Он прекрасно знал, что Еремия быстро подавит в себе чувство вины. Несмотря на то, что холодный ночной воздух истязал грудную клетку, Джорри удалось оторваться от земли. Почти сразу припал на колени из-за сведенного бедра. Он не помнил, когда получил удар по ноге.

      Еремия нагнулся, чтобы таки растреножить кобылу, но между ним и ногой лошади золотистой куницей пронесся огонь, опалив их. Лошадь заплясала с испуганным ржанием, резко отскочив на два десятка локтей.

      Дрозд в задумчивости уставился на краснеющую руку. Пальцы на ней дрожали, а костяшки были сбиты.

      – Только попробуй, – тихо сказал Джорри, понимая, что это прозвучало не угрозой, а несчастным стоном. Запястье его правой руки, свисающей вдоль тела, было разогнуто, будто он на что-то опирался, а пальцы по очереди выдавались вперед, словно нажимая на невидимые клавиши. После каждого «нажатия» из-под ладони отходили горячие желто-красные круги, напоминающие рябь от прикосновения к гладкой поверхности воды во время заката. Заклиная огонь, Стенолаз все еще стоял на коленях.

      Еремия медленно обернулся и, оценив предлагаемое зрелище, холодно заметил:

      – Если мы танцуем по-взрослому, то я буду быстрее.

      Как по волшебству в его чуть дрожащих пальцах оказался клинок метательного ножа.

      И вновь их глаза встретились. Они смотрели друг на друга, побитые, тяжело дышащие, и никто не собирался уступать. Напряжение сгущалось в воздухе, доходя до своего пика. Оно напоминало огромный пузырь, который рос, угрожая поглотить все вокруг и перемолоть в труху кости любого оказавшего ему сопротивление. Раздуваясь все сильнее и сильнее, пузырь вдруг лопнул. Нож выпал из обожженной руки рыжеволосого.

      – Да пойми же ты наконец! – взвыл он, упав на колени и согнувшись, словно выпрашивающая хлеб старуха. Сразу закрыл лицо руками, но через ладони прорвался громкий всхлип.

      Джорри нашел в себе силы подняться. Не без труда кое-как доковылял до сотрясающегося в рыданиях друга, чувствуя, как рубашка прилипла к груди из-за натекшей из носа крови. Лично его ничего не держало в Перепутье. Он хорошо относился к Зикари, к остальным был равнодушен, но настоящим другом считал только Еремию. И, несмотря на явные страдания Дрозда, не мог отпустить его на верную погибель.