Вечера на кладбище. Оригинальные повести из рассказов могильщика. Сергей Любецкий

/p>

      Многие люди, подобно Диогену, тщетно ищут человека и с огнём и с солнечным лучом, – человек ищет счастья и не находит его; смерть и не искав и впотьмах находит всех без разбора – и спускает в подземные потёмки – но узел жизни завязан… звено истления сцеплено с нею…

Примеч. Автора.

      Одна душа служит нескольким властям, эти власти – страсти-исполины. Человек! ты – лёгкое пламя: вспыхнешь, блеснёшь и вмиг рассыпешься пеплом. Преходящ ты, человек, как благие думы, внушаемые нам благочестием. Богатства твои – заём, который должен отдать ты – умирая…

Лебид, Арабский поэт

      Часть первая

      Вечер первый

      Три смерти

      Все твердят: на что нам злата –

      Слёзы льются сквозь него!

      Жизнь любовию богата:

      Для чего ж стяжать его?..

      Гур Филатьич был прекрасный, добрейший и честнейшей души человек. Не верите? Прочтите сами эпитафию на одном из Московских кладбищ. На четвероугольной черно-мраморной плите прибавлены еще с другой стороны следующие стихи в прозаическом вкусе:

      Ах!

      Он теперь на небесах,

      А мы в слезах.

      Увы!

      Преклоните главы!..

      Гробе мой, гробе,

      Вечный мой дом

      В земной утробе!

* * *

      Хотите ли, я опишу вам досконально, со всеми подробностями, этот интересный монумент бытия Гура Филатьича.

      Время, а может быть и чья нибудь дерзкая рука или нога свихнула его со стоячего положения: он теперь всем туловищем своим надавливаешь курган могилы; с одной стороны его видна трещина и сквозь нее пробивается молоденькая травка: кругом плиты вьются также поросли зеленых усов её; кое-где мелькают там так кстати голубоголовые незабудки, узорчатые гвоздики, пышные колокольчики на статных высоких стебельках, а где-то манят взоры и руки пунцовые и желтобокие, недозрелые ещё ягоды земляники.

      И без рекомендации, начеканенной наёмною рукою на могильном камне, видно, что Гур Филатьич был добрый человек: тело его давно уже обратилось в чернозем, но и по смерти своей дает пищу живущему. Мир праху его!

      Только для вас, читатели, я хочу шевельнуть именем его еще раз; так и быть, порасскажу вам житьё-бытьё теперешнего, постоянного жильца N-ского кладбища. Да! забыл прибавишь кто он такой был: приподняв несколько камень с помощью одного нового приятеля моего, могильщика Тихона Сысоевича, я прочел на скрытой части его следующее:

      Нод сим камнем покоится тело… слова стерлись, – должно быть они выедены временем и землею.

      Далее:

      По душе он мне был друг первый… Тоже недочёт нескольких слов.

      Пониже:

      Второй гильдии купец… От супруги – супругу.

* * *

      К сказке, к повести, как и к песне нужно делать всегда какое нибудь предначинание; к последней нужна прелюдия, звучный аккорд; к первым – присказка, предисловие. Вот оно:

      Я люблю гулять по кладбищам: несмотря на разнородное времяпрепровождение в этих квартирах покойников, не смотря на веселую печаль, чинимую горожанами под фирмою поминок у могил друзей их и родственников, что называется «до упою», несмотря на раскинутые черепа, чего бы вы думали? бутылок! на рассоренные скорлупы яиц, орехов и тому подобных остатков съестного и питейного, – кладбище все-таки кладбище – не сокровищ, запорошенных временем, заколдованных веками, но трупов мирное хранилище.

      В прелестные, розовые майские вечера, когда солнце, свивая золотистую хоругвь свою, тает на западе в ослепительных отсветах багрянца, я часто брожу с привычною думою по кочковатому палисаднику кладбища; деревья тогда так таинственно откидывают гигантские тени свои, воздух упояется благоуханием от испарения цветов, как из кадил, – еще нисколько времени – и полнощёкая луна магически начинает освещать окрестные предметы, проливая лучи свои на толпы надгробных камней… В эти минуты в природе столько гармонии, в душе – сочувствия!.. По тёмной синеве небесного купола рассыпается столько мириад бриллиантов – это группы миров; это звёзды – перлы, – это чистые слёзы праведников. В эти минуты дивишься более великолепному зданию мира сего и напрасно вызываешь к себе хотя бы одну созвучную душу из всего обширного океана творения.

      С такими мечтами бродил я однажды по N-скому кладбищу и вдруг слух мой поразился звуком чистого голоса, как звоном колокольчика – то напевалась какая-то веселая, разгульная песня; любопытство моё возбудилось, голос накликал меня на песельника: я увидел молодого детину с широким заступом в руках, кончавшего работу свою. Поярковая с павлиньим пером шляпа его надета была набекрень на высоко стоящий могильный камень, которого подобила она грозному привидению.

      Я подошел к трудящемуся.

      – Бог в помощь тебе, добрый человек! – сказал я ему. – Что ты делаешь?

      Детина