Колумб Замоскворечья. Александр Островский

лучше ее с собой возьмем.

      Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна. Тишка уходит.

      Фоминишна. Уж пореши ты её нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то.

      Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то, что борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.

      Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми – все человек.

      Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то деньской, с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек – живая тварь: тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто сочинит – все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, – от начала мира этакое колесо заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где и золотой, где и побольше перевалится, – известно, что чего стоит, глядя по силе возможности.

      Фоминишна. Что говорить, матушка, что говорить!

      Устинья Наумовна. Садись, Фоминишна, – ноги-то старые, ломаные.

      Фоминишна. И, мать! Некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!

      Устинья Наумовна. Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не скоро сообразишь.

      Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе, ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на2-поди. Страсти да и только: посуду колотит… «У! – говорит, – такие вы и эдакие, убью сразу!»

      Устинья Наумовна. Необразование.

      Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то – Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой-то, так заверни ко мне, я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)

      Устинья Наумовна. Зайду, серебряная, зайду.

      Подхалюзин входит.

Явление седьмое

      Устинья Наумовна и Подхалюзин.

      Подхалюзин. А! Устинья Наумовна! Сколько лет, сколько зим-с!

      Устинья Наумовна. Здравствуй, живая душа, каково попрыгиваешь?

      Подхалюзин. Что нам делается-с. (Садится.)

      Устинья Наумовна. Мамзельку, коли хочешь, высватаю.

      Подхалюзин. Покорно благодарствуйте, – нам пока не требуется.

      Устинья Наумовна. Сам, серебряный, не хочешь, – приятелю удружу. У тебя ведь, чай, знакомых-то по городу, что собак.

      Подхалюзин. Да, есть-таки около того-с.

      Устинья Наумовна. Ну,