Погремушка. Милли Фокси

была винить его. Должна была винить, хотя бы за то, что он не приехал и не отвез их в больницу раньше. По крайней мере, Эндрю думал так.

      – Ты уверена, что правда ничего нельзя сделать? – спросил он, привлекая ее к себе и прижимая еще крепче.

      – Что можно сделать, Эндрю? – резко спросила она, сдерживаясь от нового приступа рыданий. – Ничего уже не изменить. Я хочу слетать к родителям на месяц. Они скоро прилетят, чтобы забрать меня. Доктор обещал позвонить им, потому что я попросила его об этом. Я не смогу сейчас вернуться в дом, Эндрю. Я не бросаю тебя, Эндрю, не думай. Ты не виноват. Когда я вернусь, пожалуйста, сделай так, чтобы дома ничего не напоминало бы о прошлом.

      Кэтлин давала ему указания, думая о том, что для него эта трагедия не была столь тяжкой, и потому только он может теперь помочь ей преодолеть непреодолимую боль. Она думала, что только Эндрю сможет спокойно избавиться от вещей сынишки, чтобы она снова могла жить в том доме, который наполнялся его смехом и капризами, она сама ни за что бы не смогла.

      В тот момент, когда Кэтлин покинула аэропорт вместе со своими пожилыми родителями, Эндрю почувствовал еще большую опустошенность в душе. Еще несколько дней назад, когда он раздражался на малыша за разные мелочи, он и не предполагал, что все повернется таким образом.

      Он прилег на кровать, которую они с женой теперь редко делили, потому что все внимание уходило маленькому сыну, так как он был совсем маленький.

      «Теперь, как ты и хотел, я принадлежу только тебе…» – прозвучали в его голове слова жены, и ему захотелось закричать в голос, только чтобы избавиться от боли и чувства вины.

      Едва он проваливался в сон, как ему снился сын. Он то тянул свои ручки к нему, то улыбался ему, то гремел погремушкой на весь дом. Не состоявшийся отец тянулся к ребенку, но тот рассыпался, и Эндрю, вздрагивая, просыпался.

      Он вздохнул и зашел в детскую. На пороге он помедлил, словно для того, чтобы войти туда ему потребовались вся смелость и сила, что у него были. Он шагнул за порог и подошел к кроватке. Она пустовала, и только ползунки и погремушка сиротливо лежали по середине матраса. Мужчина взял ползунки и вдруг заплакал.

      – Джон, – сказал он, – сынок, я никогда не хотел этого, поверь… Я не думал, что так произойдет. Если бы только я мог начать все сначала, я бы все исправил, я бы стал самым лучшим отцом.

      Погремушка чуть сдвинулась в сторону, словно ветер подвинул ее, и горошинки внутри нее слабо звякнули. Эндрю слегка испугался, так как это было неожиданно. Окна были закрыты. Он вздохнул и, утерев слезы ползунками, аккуратно положил их обратно в пустую кроватку.

      Он вышел из комнаты и запер ее на ключ. После чего, бережно положил этот ключ в шкатулку возле трюма жены, где хранились ее украшения.

      Он вышел на крыльцо и присел на ступеньки. Солнце садилось за горизонт и окрасило небо в красные и оранжевые оттенки. Эндрю закрыл руками лицо и просидел так около пятнадцати минут, думая о том, как жить дальше. Ничего не хотелось. Дом пустовал. В нем не было радостного агуканья,