Риза Господня. Виктор Овчинников

полностью уверенным, что чернец даже не попытается сделать предположение о причинах такого решения, будто желая в очередной раз оправдаться перед самим собой, изложил свои доводы:

      – Да потому, что ни Васька Шуйский, ни Гермоген, этот простолюдин, из людей посадских, спасти царство не смогли, все города от их правительства отложились. А Москву спасать надо было, нужен был патриарх – воин и царь, угодный народу. Да потребовалось годков, видишь, немало, чтобы так случилось. А знаешь ли ты, когда я понял, что делать-то мне надобно? – Филарет резко встал и направился к иконе Спасителя. Перекрестившись, возвратился, уселся и почти шепотом признался чернецу: – Тогда, когда меня поляки истерзанного, раздетого, в одной рубахе, босого, голодного тащили в Тушино. Вот когда и родился на этот свет другой Никитич для того, чтобы царство укрепить, народ от смуты избавить! – Глубоко вздохнув, он решил поделиться самым сокровенным с монахом: – Силы мои в той дороге до Тушино были уже на исходе, как-никак мне было пятьдесят семь годков. Ослабев совсем, упал я лицом прямо в грязь, а подняться, как ни стараюсь, не могу. Сил нет на ноги встать. Все что смог сделать, так это перевернуться на спину. Некоторое время лежал будто бездыханный. Затем себя заставил очнуться, глаза открыл и чувствую, будто ослеп от яркого света. Небеса в золотом убранстве таком, что даже солнце бедностью своего наряда выделилось. Постепенно обвыкся и вижу – прямо в мою сторону тропинка, будто луч Божий. А по ней ко мне, как бы распятому на земле, спускается из Царствия Божьего Пресвятая Богородица и протягивает ко мне, умирающему, свои руки божественные. А в них Риза Господня.

      Филарет с трудом перевел дыхание и увидев, что побледневший и завороженный монах, не моргнув глазом, внимает его рассказу, заговорил вновь:

      – И, от этой картины так мне стало спокойно и смиренно на душе, что в смущении закрыл я свои недостойные глаза, а сам думаю: «Ну вот, слава Богу, конец мой приближается». Спустя несколько мгновений явственно чувствую, положила Пресвятая Богородица мне Ризу на сердце, и в один миг такую тяжесть я ощутил на своих плечах, во всех частях тела, что как бы не две ноши несу, а целую дюжину, что теперь никогда мне не подняться, что под этой тяжестью войду я в сырую землю и больше не увижу света белого. И первым моим желанием было сбросить Ризу с груди. Да только рукой как ни водил, ничего на ней не обнаружил. И тогда, сделав огромные усилия, продолжая валяться в грязи, второй раз открыл глаза, и вижу – на небе пелена серо-черная, туманом обволакиваемая и ни лучика солнца, а вместо Пресвятой Богородицы надо мной пять морд поляков. Между собой перемигиваются, будто разбираются, живой я или издох, по их милости.

      Патриарх снова встал и направился к Иконе Спасителя, опустился на колени, многократно перекрестился, и, оставаясь в таком положении, не обращая внимания на рухнувшего следом на пол Гермогена , продолжил свой рассказ о видении: – А тяжесть неимоверная вокруг сердца собралась, всю душу оковала. Но с каждым мгновением чувствую, как сила во мне растет