Жирандоль. Йана Бориз

девой? Точно так же притаскиваться в гости к родне с каким-нибудь сопливым невоспитанным крестником?

      – К нам на обед пожаловал Алеша. – Екатерина Васильевна вбежала к дочери со счастливой улыбкой. – Спускайся. И… не молчи, не дуйся на него. Он-то ни в чем не виноват, хоть и больно заумный.

      – Этот вредный Липатьев!.. – Тоня нарочито громко произнесла положенную в таких случаях реплику и захлопнула альбомчик, ее щечки порозовели.

      Едва мать закрыла дверь, она бросилась к зеркалу, схватила пуховку, помахала перед лицом, потом пощипала себя за скулы для румянца. На ней ловко сидело домашнее светлое платье в бежевую клетку, к синим глазам не больно-то подходило, лучше бы голубое в цветочек или стальное. Переодеваться она не стала, а то Липатьев мог загордиться, что Тоня для него прихорашивалась.

      – Ваша маменька сказала, что я ни в чем не виноват, – оказывается, он подслушивал. – А почему я вредный? – Он нарочито сатанински рассмеялся, растянув большой красный рот, как опереточный злодей на афишах.

      Антонина густо покраснела и не нашла, что ответить на явную провокацию. Будучи частым визитером в доме Пискуновых, Алексей Кондратьич привык к ее немногословности, больше того – это и заводило. Салоны Курска кишели новомодными феминистками с бойкими взглядами и языками, он любил с ними ехидничать и препираться. Но Тоня Пискунова с ее сонными глазами привлекала именно патриархальной стеснительностью, несамостоятельностью, ее хотелось защитить и вместе с тем расшевелить, рядом с ней гнездились тепло и уют.

      – Вы, Антонина Иванна, конечно, про войну ничего не слышали? – Липатьев состроил хитренькую рожицу всезнающего егозы и смешно пошевелил усами.

      – Вы тоже про войну… – Тоня со скучающим видом отвернулась. В последние месяцы это грозное слово стало обыденным.

      – Да-да, я ухожу на фронт.

      – О, нет! – Розовая ладошка выпрыгнула из широкого рукава и прилипла к разочарованному ротику.

      – Будете скучать?

      – Д-да… н-нет, вы лучше не ходите, Алексей Кондратьич. И никому не надо…

      – Ладно, так и быть, подожду, если вы выйдете за меня замуж. – Он снова рассмеялся и тут же добавил: – Но потом все равно уйду.

      – Да вы все шутите! – Тоня разозлилась, даже притопнула ножкой, побледнела и тут же покраснела.

      В комнату вплыла Екатерина Васильевна с плотоядной улыбочкой тещи, почти заполучившей в свое пользование женишка. (Все-таки комнатные перегородки в доме Пискуновых оставляли желать лучшего!) Беседа резво повернула вбок и понеслась по растущим ценам на чай и муку, по биржевым прогнозам, по предстоящим гастролям. Официального предложения Липатьев так и не сделал ввиду подступавшей к порогу войны. Матушка огорчилась, а Иван Никитич отнесся к потере потенциального зятя с прозорливой хладнокровностью:

      – Знаешь, Катюша, этот Липатьев представляется мне непоседливым бунтарем. Он же революционер по