Двадцатый год. Книга вторая. Виктор Костевич

я не сразу ее узнала.

      – И я.

      – Я тоже.

      Костя был ошеломлен.

      – Почему?

      – А потому ходила не в своей одежде.

      – То есть как так не в своей?

      В глазах у Кости потемнело. Что значит «не в своей»? Не по размеру? В мужской? В военной? В ковбойской?

      – В косынке всё ходила, чисто баба, – сообщила первая соседка.

      – Как мещанка, – уточнил сосед.

      – Нет, как баба. Простая русская баба.

      – Потом взяла и исчезла. При первых поляках.

      – Как исчезла?

      Костя не знал, что думать. Хорошо это или плохо. Если исчезла, значит ни про что ужасное, о чем боишься думать, услышать не придется. Но и про хорошее, стало быть, тоже.

      – Исчезла. И Клавдия исчезла после. И девочка.

      – Олеська, – подсказал сосед.

      – И муж.

      – Да нет. Муж, тот раньше уехал, ко Климентию брату на хутор.

      – Точно. К брату. Олеськиному батьке. Только он вернулся потом. А исчезнул потом, вместе с Клавдией и Леськой.

      – Исчез.

      – Я и говорю: исчезнул. Ты меня тут русскому будешь учить?

      – А после? – перебил нетерпеливо начдес. – После поляков?

      – При буденовцах, как прискакали первый раз, то их никто не видел. Даже я.

      – Верно. Дом стоял как нежилой. Я раз постучалась, не ответили. Даже Василя не видела.

      – Какого еще Василя? – вконец потерялся Костя.

      – Да кота ихнего. Не помните? Здоровенный такой котяра.

      – Кота я помню, да, конечно, – устыдился Ерошенко. – А дальше?

      – Котяра-то знатный. Серый.

      – Девчонка говорила: величезный.

      – Ах, хорошая девчоночка была.

      – Лесечка-то? Да. С хутора, а воспитанная. Вежливая.

      «Была»? Боже, о чем это они? Почему «была»? Ах да, она же исчезнула.

      – А потом?!

      – А потом, как поляки второй раз пришли, обратно их никто не видел. Не выходили.

      – Мы и сами никуда…

      – Тут такое было, товарищ…

      – А поляк-то, поляк-то? – припомнил наблюдательный сосед.

      – Какой поляк? – спросил почти механически Костя. Поляки его не интересовали. Польки тоже. Только одна. Тоненькая, с карими глазами.

      – Поляк сюда ходил в погром с бутылками, – пояснила первая соседка. – Военный поляк. В зеленом френче и в шапке квадратной.

      – Фуражке, рогатывка по-ихнему.

      – Матеювка.

      – Рогатывка, говорю. Матеювка круглая и серая, а эта квадратная и зеленая. С рогами, то есть углами.

      – Я в окно его видела, – начала припоминать соседка. – Верзила, чисто медведь, рожа мрачная, не подойди, зарежет. Познанец, на погоне две полоски.

      – Какие две? – возмутился наблюдательный. – Одна! И тоже мне, нашла верзилу. У кого что болит… Мелкий, щерился, сиял как пряник. Песенку всё пел. Про казаков. Станет тебе познанец по-нашенскому петь? Ясное дело, из Царства.

      Поляк… В погром… С бутылками… Верзила… Мелкий… Мрачный… Щерился, сиял… Про казаков… Познанец,