Ловец эмоций. Борис Васильевич Яковлев

прихрамывая, опираясь рукой при первых шагах на подоконник, направился навстречу жене. Да, Денис добился примирения милых стариков не настойчивостью, не коварными уловками, хотя и с большой долей лукавства, а лишь сказав, что каждый из них плохо себя чувствует и тяжело переживает разрыв. Что и было в действительности самой правдивой правдой.

      Старик подходил все ближе к дивану, супруга подняла кулачок в его сторону, но он ухмыльнулся, поскольку знал наперед – она не ударит, только задиристо замахивается. Она протянула ему руки, он заключил ее щеки в свои подрагивающие ладони и неуклюже ткнулся в ее губы. Старушка принялась ощупывать, оглаживать мужа. Оба молчали, но для тех, кто слышит сердцем, это молчание звучало бы пронзительно, надрывно громко.

      И ничего не оставалось Денису как подумать: вот живут люди, коим и остается только одно – дотрагиваться друг до друга пока еще дышится. И разве это не счастье? И будь свет их нежности в это мгновение физически существовал, он ослепил бы своей яркостью весь этот больничный коридор. Все вокруг Дениса потеряло четкость, слепили слезы, и он повернулся к ним спиной.

      БЕЗДУШНАЯ ДОЧЬ

      Больница помогает понимать многое, над чем раньше и не задумываешься. Ослабевшая после пережитого инфаркта, Антонина Андреевна лежала в палате и размышляла о том, что матери обречены на пожизненную любовь к своим детям, даже если дети отгораживаются от них грубым поступком или словом. Последний год дался ей тяжело, и по ее осунувшемуся виду никак не укладывалось, что поговорка «сорок пять – баба ягодка опять» применима к ней. Дочь Елена постоянно держала ее в тревоге и огорчении: могла не прийти ночевать, даже не позвонив, постоянно огрызалась. Уверовав в то, что мать не способна помнить ни зло, ни обиду, Елена будто специально нарывалась на скандалы. Даже если бы она дала себе труд задуматься о манере общения с матерью, она и тогда бы не осознала, как изнуряет она мать своими грубыми выходками. Но все же никто, кроме нее, не мог заполнить место в больном сердце Антонины Андреевны.

      За неделю, что мать провела в больнице, Елена ее ни разу не навестила. Правда, нынче утром позвонила и сообщила, что забежит перед обедом. И не просто забежит, а принесет новость о своей свадьбе. На расспросы ошарашенной матери: «Кто же это жених и откуда он появился так внезапно?», – Елена лишь коротко отвечала: «Потом, потом».

      Разговор опять расстроил Антонину Андреевну. Нужно было время, чтобы она хотя бы свыклась с этой новостью. Нечто тяжелое придавило ее голову к подушке. Придавило так, что трудно стало дышать, все вокруг кружилось.

      – Андревна, ты еще дрожи, мол, температуришь, – советовала Клавдия Петровна – шестидесятилетняя соседка по палате, думая, что та в качестве репетиции встречи с дочерью приняла жалобный вид. – И один глаз прикрой эдак, вроде как тяжело глазам. Глядишь, и проймешь ее. Еще запричитает: «Не покидай меня, маменька!»

      Антонина Андреевна махнула рукой с укором, но улыбку не смогла сдержать. Отлегло, видно, маленько