Якудза, или Когда и крабы плачут. Юрий Гайдук

выстрелом в Чернявского он всполошил Мессера, которому необходимо было знать, кто конкретно в Москве стоит за этим покушением. Главное сейчас для следователя и тех, кто давил на него сверху, заставить назвать имя заказчика, ну а дальше… Так что надо было кончать игру в поддавки и навязывать капитану и его беспредельщикам уже свою игру.

      …Крымов оторвал от бетонного пола окровавленную голову, чуть приподнялся, опираясь на руки, и с тупой бессмысленностью уставился на сидящих за грубо сколоченным столом сокамерников. Вспоминая уроки спецшколы КГБ СССР, когда его учили держать боль, он сконцентрировался, собрав в единый кулак всю свою волю, и вдруг понял, что в камере наступила гробовая тишина. Эти отморозки, руками и ногами которых следаки выбивали из своих подопечных чистухи и нужные им показания, смотрели на него, как на ожившее привидение, место которому уже заказано на кладбище. Нет, они не боялись крови и распухших от побоев рож. Они боялись живых и непокорных, вернее их мести, случись непредвиденное, и именно на этом он решил сыграть.

      Неожиданно это безмолвие прорезал истеричный вопль молодого баклана:

      – Живой, с-сука! Блядь буду, живой!! – И тут же: – Пахан, я замочу его! Бля буду, рука чешется.

      Уже по-настоящему опасаясь, что он не успеет и рта открыть, Антон шевельнул было разбитыми губами, но его опередил Сиська:

      – Заткнись! – И уставился на бунтаря, будто видел его впервые. А может, и удивление нашло вместе с невольным уважением, что не поддается пыткам мужик.

      Дождавшись, когда баклан уберется в дальний угол, Седой с трудом разлепил запекшиеся в кровавых струпьях губы:

      – Р-раз-разговор имею.

      Вновь образовавшееся затишье разорвал возглас все того же баклана:

      – Во, бля, оклемался! Щас я его, с-с-суку…

      – Заткнись! – снова оборвал не в меру разошедшегося парня властный голос Сиськи и тут же, но уже обращаясь к Крымову: – Ну? Если есть что сказать, говори.

      Седой помолчал какое-то время, словно обдумывая, стоит ли посвящать в свои дела насторожившихся соседей, и вдруг страшно застонал, схватившись руками за живот. Такого с ним еще не случалось с тех самых пор, как его бросили в пресс-камеру, и это, видимо, произвело должное впечатление.

      – Ты чего, мужик? – свистящим шепотом спросил кто-то.

      Закрыв глаза, словно приступ страшенной боли отобрал у него последние силы, он почти выдавил из себя:

      – Подойди сюда, Сиська.

      Сокамерники как один повернулись в сторону пахана, но тот уже поднимался из-за стола, с тревогой присматриваясь к «клиенту».

      – Ну же, телись, – прогудел он, – чего сказать хочешь?

      С трудом шевеля губами, Крымов скривился в мучительно-болезненной гримасе.

      – Я бы… я бы к тебе не пошел на поклон, но… к-кажется, я у-уми-раю…

      – Ты… ты чего, с-сука?!

      – Аппендицит у меня. Операцию должны были делать, но, видать… видать, гной в кровь пошел. Короче, просьба к тебе великая.

      – Ну? –