Моя любовь. Роман без тональности. Семён Юлиан

людей. Нет, не покоя найти вам в глубинах моих непрозрачных и хладных, но гибель и ужас.

      И кидались волны стремительного Дона, накрывая десятым валом морской пресной массы прогулочные лодки и океанские корабли. И разбрасывал, и швырял чудовищный шторм баркасы и шаланды, разрывая на части существа рыболовецкой профессии и неосмотрительных отдыхающих с пляжей Цимлянского водохранилища. И гибли, гибли тысячами люди в этом опреснённом степном океане, и вздыхали фатально в отчаянии сивые старики: «Ругается батюшка», веря, что Дон-то всё батюшка помнит и терпит и что не простил он вторжение железных бульдозерных колесниц и экскаваторов на древние свои седые берега.

      Бывала другая напасть – ёжики.

      Митя сидел у входа в палатку, смотрел на большие темнеющие пятна по степи на противоположном берегу заливчика и не мог понять, что это такое. Разлив реки и шторма на водохранилище, страшные и поглощающие, закончились почти сразу по приезде бригады на участок. Стихия практически не повредила лежащие на земле аккуратно упакованные и пронумерованные конструкции для монтажа. Но эти тёмные пятна на той стороне степи пугали Митю.

      Рабочие в ожидании команды на начало установки кранов уже неделю бездельничали и в самый зной потихоньку бухали, где-то умудряясь доставать водку.

      Кто-то по ночам успевал мотнуться к магазинам и самоделам, до города не близко. Митя не заметил, кто ходил.

      Почва потихоньку на летнем зное выгорала, ковыль бледнел ещё больше, бригада сама слонялась чёрная от загара и объедалась раками, выловленными у обрыва в заливе.

      Дмитрий Варламович Сивохо медлил. Он не знал, с чего начать. Кроме того, эти тёмные пятна в степи.

      Обычно только и было, что полчаса перед заходом солнца, когда поднимался ветер, будто предвестник и глашатай ночи, проносясь над степью. Эти полчаса, когда уже не было жарко, но ещё не принимались язвить огромные и невыносимые почти смертоносные речные донские комары.

      Митя заставил себя подняться и пошёл искать Гуню.

      Вот ведь, не знал, посмотрел в личном деле, Гуня оказывается Абдурахман. Абдурахман Александрович.

      Тот лежал навзничь прямо на горячей земле и его лицо освещало закатное солнце.

      – Абдурахман, – позвал Митя, – надо сплавать на ту сторону залива. – Слышишь меня? Надо узнать, что такие тёмные пятна.

      Гуня поднялся и принял сидячую позу, обхватив колени руками.

      – Я не могу сейчас, Варламыч, – промычал он заплетающимся языком. – Завтра пойду.

      – Э-эх! Набрался, – укоризненно произнёс Митя. – Ладно. Не подведи завтра, Абдурахман. С утра. Хватит пить. Скоро начнём работы…

      На Гуню можно положиться. Митя постелил себе снаружи палатки матрац, лёг, долго не мог уснуть, глядя на чёрное, усыпанное маленькими звёздочками небо, и вспоминал Ксюшу, Тосеньку, немного Петьку, а больше в голову лезли мысли о предстоящем монтаже, о Шмарко, о Севере, о своём сроке в лагере…

      Утром Дмитрий Варламович проспал, встал в десять и, вскочив, к ужасу увидел, что вся бригада дрыхнет,