Чувство издалека. Дмитрий Ланев

как будто после причастия, был запущен в комнату.

      Элиза была здесь. Она сидела в глубоком кресле качалке, укрытая шерстяным пледом, и читала письмо, когда я вошел. Конверт лежал у нее на коленях, а лист бумаги легонько подрагивал, зажатый тонкими пальцами. Я остановился на пороге. Было жаль шагнуть дальше и разрушить установившуюся в комнате гармонию. Вся комната освещалась только одной лампой с большим матовым плафоном, стоящей на невысоком шкафчике сбоку от Элизы. Это было удобно – свет падал как раз на письмо. И кроме этого, он еще так чудесно переплетался с золотыми ее волосами, что создавалась иллюзия нимба над ее внимательным в чтении лицом.

      – Prelestnitza – громко воскликнула старушка, выныривая из-под моего правого локтя. Она шустро просеменила к противоположному углу и щелкнула выключателем. В комнате вспыхнул яркий свет – от люстры, состоящей из сотен стеклянных леденцов и сосулек, подвешенных на бронзовых обручах под самым потолком.

      – Джон, мой дорогой Джон – ласково проговорила Элиза, откладывая письмо в сторону и потягиваясь, вытягивая вперед руки.

      Я было шагнул к ней, но опять споткнулся о старушку, которая тут же вручила мне поднос с чашками и исчезла в коридоре, ведущем, вероятно, на кухню.

      – Поставь его на стол, – сказала Элиза, – тебя приняли как старого знакомого. Так что помогай.

      Я исполнил просьбу так тщательно, как только мог. Даже ничего не разбил при этом, хотя руки тряслись от желания обнять любимую женщину. Чашки только зазвенели, столкнувшись при перелете с подноса на стол. И лишь справившись с ними я подошел к Елене и наклонившись поцеловал ее в губы. Золотой нимб уже погас, общее освещение затмевало его, но мистический восторг, который я испытывал, дотрагиваясь до нее, не пропал. За пару проведенных в разлуке недель он стал сильнее. Я почему-то подумал о цепной ядерной реакции. Любовь такое же необратимое явление – она имеет свою чудесную логику, по которой каждое действие приводит к вполне определенному следующему. И в этой цепочке нет обратных ходов, которые нельзя было бы определить как смерть или предательство. Но я-то очень хотел жить.

      Снова появилась хозяйка, и я помог ей найти на столе место для большого фаянсового чайника. Через минуту мы опять остались одни.

      – Ты соскучился, Джон? – спросила Элиза, откидывая плед и поднимаясь с кресла.

      Черт! Соскучился ли я! Как я мог ответить на этот вопрос – на первый взгляд бестолковый, а на самом деле преисполненый женского коварства, лести в адрес мужчины и собственной любви. Конечно, я соскучился. Внешне это проявилось в тигрином прыжке и громком приземлении возле любимых коленей. Кроме того, я чуть не задохнулся. Элиза была в очень коротком, очень открытом и очень облегающем лиловом платье. Маленький бриллиант на золотой цепочке сверкал оттуда, где начиналась впадинка ее груди. Я поцеловал ее в то место, где край платья соприкасался с бархатной