Сундук безумного кукольника. Нина Ягольницер

но на сей раз забыла поморщиться и пробормотала:

      – А почему папа поехал один? У него же есть напарник… или как это называется.

      А теперь Цербер Эмили отвела глаза. Так всегда делают виноватые, бабушка говорила.

      – Потому что мы плохо слушали Гризельду. Мы выбрали только то, что показалось нам важным. А нужно было выслушать до конца. Всегда нужно слушать до конца, как бы странно ни звучал рассказ. Иногда в нелепостях заключается суть. Мы не имели права забыть об этом. И если бы не отмахнулись от ее слов, сочтя признаком болезни – твой отец не полез бы черте куда совершенно один и не наворотил бы глупостей.

      – Значит, папа все же виноват?

      А Эмили вдруг вскинула голову так, словно Мэгги уронила ей на ногу супницу:

      – Бездействие – самый простой способ никогда не быть виноватым, – отрезала она, – твой же отец был единственным, кто принял Гризельду всерьез. А потому – слала я нахрен всех, кто посмеет его винить. И тебе того же советую.

      Мама никогда не ругалась при дочери "взрослыми словами", и это чертовски впечатлило Мэг. Она выбралась из кресла, залезла матери на колени и прошептала:

      – Это не для слабаков, правда?

      – Точно, – коротко кивнула Эмили.

      И все снова стало хорошо на целых двадцать восемь дней. Двадцать восемь дней гордости и восторга, визитов в больницу к оправляющемуся от ран отцу, рисунков с супергероями и словами любви, домашнего печенья и вырезанных из цветной бумаги кроликов. Мэгги пробежала их, будто по летнему лугу, раскинув руки, зажмурившись в солнечных лучах и не заметив двадцать девятого дня, вдруг выросшего перед ней глухой кирпичной стеной.

      В тот день Мэгги принеслась с урока рисования и влетела в дом, оскальзываясь на паркете в промокших от весенней слякоти ботинках. Мама стояла в кухне у окна и курила. Жадно, с присвистом, впиваясь в фильтр сигареты, как в клапан кислородной подушки.

      Мэг оступилась, едва не упав, и тихо подошла к матери сзади:

      – Мам… а где папа? Его же должны были выписать.

      Эмили обернулась. Спокойно затушила сигарету в пепельнице и ответила:

      – Папа с нами больше не живет.

      Мэг хлопнула глазами и глупо переспросила:

      – А… где он теперь живет?

      Мать же опустилась на корточки и пояснила, глядя Мэг прямо в глаза:

      – Мы с папой разводимся.

      Мэгги чуть не расхохоталась: мама никогда не умела толком шутить. Какая глупость! У них в школе было навалом народу с разведенными родителями, но это нормально, "сейчас такое время", как неодобрительно говорит бабушка. Однако ее родителям было плевать на "такое время", они никогда, ну вот просто никогда не ссорились, и уж точно не могли развестись.

      А мама все смотрела Мэгги в глаза, и та ощутила вспыхнувшее раздражение:

      – Если не хотите покупать собаку – так и скажи. А вот это я знаю, как называется. "Манипуляция", вот!

      Эмили ничего не ответила, только медленно покачала головой, и тут Мэгги стало по-настоящему,