Свадьба. Николас Спаркс

ли вам с Элли трудно после того, как дети выросли и уехали?

      Ной ненадолго задумался.

      – Вряд ли трудно. Скорее, все просто стало по-другому.

      – Как?

      – Во-первых, тихо. Очень тихо. Элли рисовала, а я целыми днями бродил по дому. Даже начал разговаривать сам с собой – от одиночества.

      – А как Элли переживала то, что дети уехали?

      – Как и я, – ответил Ной. – По крайней мере поначалу. Дети долгое время были смыслом нашей жизни. Поэтому когда положение вещей меняется, к этому надо привыкнуть. И когда Элли привыкла, то, кажется, начала наслаждаться тем, что мы снова одни.

      – И сколько времени у нее ушло?

      – Не знаю. Недели две, быть может.

      Я слегка приуныл. Две недели?

      Ной, кажется, заметил выражение моего лица и откашлялся.

      – Хотя, если подумать, – сказал он, – то даже еще быстрее. Наверное, через два-три дня она уже совершенно пришла в норму.

      Два-три дня? Я не смог ему ответить.

      Ной почесал подбородок.

      – Впрочем, если мне не изменяет память, – продолжал он, – то даже двух-трех дней не понадобилось. Честно говоря, мы отплясывали джиттербаг на лужайке перед домом, едва успев погрузить вещи Дэвида в машину. Признаюсь, первые несколько минут нам было нелегко. Очень нелегко. Иногда я прямо-таки удивляюсь, как мы вообще это пережили.

      Хотя Ной оставался абсолютно серьезен во время своей речи, я различил лукавый проблеск в его глазах.

      – Джиттербаг? – уточнил я.

      – Такой танец.

      – Я знаю.

      – Он был очень популярен.

      – Да, когда-то.

      – Что? Сейчас не танцуют джиттербаг?

      – Это забытое искусство, Ной.

      Он легонько ткнул меня локтем:

      – Что, попался?

      – Да, – признал я.

      Ной подмигнул. Несколько секунд он сидел молча, явно довольный собой. Затем, вспомнив, что я так и не получил ответа на свой вопрос, Ной поерзал и тяжело вздохнул.

      – Нам обоим было трудно, Уилсон. К тому времени они уже были не только нашими детьми, но и друзьями. Мы оба скучали и не знали, что делать.

      – Вы никогда об этом не говорили.

      – А ты никогда и не спрашивал, – заметил Ной. – Я скучал по детям, но сильнее всего из нас двоих, полагаю, скучала Элли. Она могла быть художником, кем угодно, но в первую очередь она была матерью. Когда дети уехали, она будто засомневалась, где теперь ее место в мире. По крайней мере поначалу.

      Я попытался вообразить ее состояние, но не сумел. Такой Элли я не знал и даже не мог себе представить.

      – Почему? – спросил я.

      Вместо ответа Ной окинул меня взглядом и замолчал.

      – Я рассказывал тебе о Гасе? – наконец спросил он. – Он навещал меня, когда я ремонтировал дом.

      Я кивнул. Гас был родственником Харви, чернокожего священника, которого я частенько видел, когда заезжал в старый дом.

      – Старина Гас обожал всякие небылицы – чем смешнее, чем лучше. Иногда мы сидели на крыльце по вечерам и придумывали бог весть что, лишь бы повеселить