Марк. Володя Егоров

я встал на четвереньки (страшно всё-таки) и пошёл. Жестяной лист оказался не прибит к стропилам, я даже не успел осознать, что произошло. Я падал. Время замедлилось, я как будто бы нырнул в наполненный водой колодец двора. Когда я доплыл до третьего этажа, воздух начал толкать меня вверх. Жестяной лист продолжил падать и загрохотал внизу. Я поднялся обратно до пятого этажа и остановился. Это было как во сне. Я поплыл по-лягушачьи в сторону крыши. Я приземлился на крышу. Ноги дрожали. Оказалось, что если слегка подпрыгнуть и помахать руками, можно взлететь. Прыгать вниз я не решился. Я не понимал, что происходит. Сон? Острый психоз? Я спустился по лестнице и пошёл домой. Я был изрядно пьян. На следующее утро, по дороге на работу, я попробовал подпрыгнуть и полететь. У меня не получилось. Я понял, что мне нужно к врачу. После работы я позвонил той самой однокласснице – у неё папа работал в Бехтерева, в психиатрии. Договорились на конец недели. Я спустился в паб на первом этаже моего дома – и взял пинту пива. Когда я вышел покурить и подпрыгнул, я полетел. У входа в паб никого не было. Я не понимал, лечу я на самом деле – или это только в моей голове. Так я начал пить.

      Я лечу по ночному городу

      Я смотрю в окошки темные

      Я такой же, как ты, но с крыльями

      И немного похожий на ангела

      Ты не спишь, ты куришь в форточку

      Может быть, у тебя бессонница

      Ты не можешь спать в темной комнате

      И не хочешь включать электричество

      Я возьму луну за руку

      Я приведу ее тебе в окно

      Я возьму луну за руку

      Я приведу ее тебе в окно

      Спи, baby

      Бай, бай…

      Галоперидол

      «Заведующая отделением психиатрии выслушала мою длинную речь о невозможности дать определение нормы и сказала, что для неё норма – это когда человек не пытается нанести вред окружающим и себе»

      Халат у доктора был – помятый, да и сам доктор, похоже, вчера тоже вчера перебрал. После вечных психиатрических спектаклей с выбором стула – «скажите, а почему вы сели рядом с моим столом, а не на диван?» – доктор меня выслушал. Вертит биковскую ручку в пальцах, пожелтевших от никотина. «Можете сейчас полететь?» – «Нет». Я чувствовал себя глупо. Ещё перед кабинетом – что я буду рассказывать? Что – «когда я выпиваю, мне кажется, что я могу летать/летаю?» Хорошо ещё, что врач – знакомый знакомого. «Не думаю, что буду пытаться откуда-нибудь прыгнуть». «В клинику ложиться не думаю». «Таблетки принимать буду». «Не представляет опасности для себя и окружающих».

      Вечером.

      Таблетка растворяется на языке, горечь ползёт по нёбу, язык немеет. Я сижу в кресле, за окном садится солнце, поднимается туман. Я представляю доктора, как он вернулся домой. Живёт он, наверное, где-нибудь в Автово, в двухэтажных домиках, которые построили пленные немцы. Двор, детская площадка, сирень. Вечерние звуки с детской площадки, гудки, лай собаки. Доктор тоже закрывает глаза – но вряд ли он думает