Происшествие в городе Т. Лев Брусилов

язык скользким вертким леденцом, только зубы разожми, и вот оно на свободе. Но сдержался, вспомнил, где сидит, да тут еще внук Мясников из своего угла отозвался:

      – Ну вот, началось!

      Кочкин же медленно, точно опасаясь какой пакости, прижался глазом к отверстию, а там – чудеса. Лампа ярко горит. Спустив ноги на пол, сидит на кровати старик, нательная рубаха белая как снег, а сам тощий, страшный и все взывает к кому-то злым голосом:

      – Ты слышишь меня, ты слышишь? Ответь, раб! – А у самого-то глаза, как у покойника, – закрытые, лицо деревянное, только рот открывается как на резинке. И хоть не робкого десятка был чиновник особых поручений, а заробел, пробежал озноб по телу, и закололо в том боку, где, по утверждению медиков, находится печень. «Хорошо, что темно! – мелькнуло в голове у Кочкина. – Неприятно было бы страх перед подростком выказать!» А старик все зовет да зовет кого-то. Сотрясается, гудит перегородка, и уже сил нет слушать этот сатанинский вой, как вдруг старик сам же и отвечает на свой вопрос, но уже другим голосом, помягче и попугливее:

      – Слышу!

      – Ты знаешь, кто я такой? – снова злое шипение.

      – Знаю…

      – И кто же я, говори!

      – Ты за правду обвиненный, за правду осужденный и за правду казненный!

      – Ты веришь в меня?

      – Верю!

      – Ты сослужишь мне службу?

      – Сослужу, приказывай!

      – Пойдешь в деревню Костры, отыщешь там мастера Усова, он живет в доме на краю, возьмешь у него ложку и принесешь мне!

      – Зачем тебе ложка?

      – Обронил я свою, а самозванец подобрал и отдавать не хочет!

      Проговорив это все, старик лег и затих, но лишь на мгновение. После чего снова сел, теперь глаза его были открыты. Он повертел головой и уставился как раз в то место, где в стене было отверстие, в которое смотрел Кочкин.

      – Володька, сила тошная, опять, подызбеныш ты этакой, в чулане сидишь! – прокричал дед, а Кочкина словно кто торцом в лоб саданул, так голова назад откинулась от неожиданности, что в шее заломило.

      – Так он знает, что ты его подслушиваешь? – шепотом спросил Меркурий Фролыч у Володи.

      – Ну, знает, – ответил тот и добавил: – Пусть себе знает, а нам выбираться пора.

      – Ты с кем там, шельмец, разговариваешь? – снова прокричал дед.

      – Давайте побыстрее, я вперед, а вы следом, – заторопил Кочкина Володя. – А то он не уймется, так и будет до утра орать.

      Когда Володя вывел чиновника особых поручений за ворота, стояла уже глубокая ночь. Улица была пустынна и темна. Со стороны реки тянуло свежестью и слышны были тихие всплески, рыба играла в затоне. Из темноты доносился далекий крик ночной птицы.

      – Чего-то вашей пролетки не видать, не случилось бы чего, у нас тут места беспокойные, подлеты пошаливают… – проговорил, озираясь, Мясников.

      – Володя, – тихо обратился к нему Кочкин. – Пролетка – это пустое, отыщется. Вы мне вот что скажите: