Неволшебник. Александр Воробьев

находится в своём совершенном состоянии. Но если же она открыта, то она может быть приоткрыта или вовсе образовывать лишь щель между своим телом и дверным проёмом, – Алёшин собеседник показательно производил с дверью соответствующие действия, – и стремление, заложенное в каждую дверь – быть полностью открытой – настолько, насколько это позволяет пространство, либо быть закрытой.

      – Угу… – кивал в знак понимания Алёша, слушая речь и наблюдая.

      – То же касается живых существ, которых мы зовём «одушевлёнными». Все живые создания находятся на протяжение всей продолжительности своих жизней в состоянии стремления к достижению своей абсолютной формы, они стремятся преобразовать своё существование в идеал, совершенство, и раскрыться, – если хочешь сравнения, – как бутон. Поэтому в каждом живом существе есть какое-то болезненно-эротическое желание жить.

      Собеседник сделал паузу.

      – Об этом мы и пишем, – заключил он.

      С тем же восхищённым видом Алёша рассматривал его: рубашка и брюки, надетые исключительно из необходимости поддержания пластилинового приличия, скрывали под собой худощавое, вполне сухопарое, но отнюдь не обветшалое тело; ноги были босые и довольно измученные, голова его с правой стороны чем-то напоминала Алёшину, а лицо его было неописуемо. Алёша, глядя на него, стоящего около распахнутой двери в зал, сидел боком к столу, повернувшись к собеседнику телом, и удерживал в правой руке перьевую ручку, тогда как на столе перед ним были разложены в разных невысоких стопках в 20–30 страниц, как можно было предположить, черновики готовящейся рукописи. Сбоку страницы, лежавшей под его ладонью, был раскрыт его дневник где-то в середине, а в углу стола, на дальней стопке, самой высокой из всех, верхняя страничка была озаглавлена: «Театр киноискусств». Благоговение не сходило с Алёшиного лица, а глаза не теряли взгляд собеседника. Последний продолжил:

      – Ты знаешь, что ты не безмолвный рупор, который только передаёт чьи-то слова. Наоборот, Алёша, ты знаешь… Чего ты хочешь?

      Алёша отвёл взгляд. Он приосанился на стуле и сказал:

      – В тот день я оставил тебя, когда закончил. Ты лежал здесь, на постели, – Алёша указал кончиком ручки на постель, – а я ждал. Ждал три дня и не тревожил тебя. Я ожидал тебя…

      В лице Алёши отразилось впечатление, словно он сам не понимал, зачем начал это рассказывать.

      – И я никогда бы не подумал, что у тебя будет такой странный голос! – подвёл он.

      – Какой же? – поинтересовался собеседник, выждав паузу.

      – Такой тихий, что я и сам удивляюсь как его слышу, но… но в то же время понимаю, что ничего громче я никогда не слышал.

      Они смотрели друг на друга: Алёша – в благоговейном ожидании, его собеседник – с доброй иронической ухмылкой. Оба казались довольны друг другом. Оба казались вдохновлены.

      – Алёша, кто я? – прозвучал вопрос.

      Алёша молчал. Его губы потихоньку шевелились, но никаких звуков он не издавал.

      – Алёша,