Анафем. Нил Стивенсон

почувствовал себя старым. Новое для меня чувство.

      Ороло встрепенулся было, но при виде кинаграмм сразу потерял интерес.

      – А, – вежливо произнёс он. – Ты говоришь прехню.

      Я смутился. Кин опешил. Затем лицо его побагровело. Он явно себя накручивал, считая, что должен разозлиться.

      – Фраа Ороло сказал не то, что ты подумал! – Я постарался хохотнуть, но вышел скорее всхлип. – Это древнее ортское слово.

      – А похоже на…

      – Знаю! Но фраа Ороло совершенно забыл про то слово, о котором ты подумал. Он совсем другое имел в виду.

      – И что же?

      Фраа Ороло увлечённо наблюдал, как мы с Кином обсуждаем его, словно отсутствующего.

      – Он хотел сказать, что настоящей разницы между кинаграммами и логотипами нет.

      – Как же так! Они несовместимы! – Лицо Кина уже приобрело обычный оттенок. Он глубоко вздохнул, задумался на минуту, потом пожал плечами. – Но я понял, о чём ты. Мы вполне могли бы и дальше пользоваться логотипами.

      – Тогда зачем, по-твоему, от них отказались?

      – Чтобы люди, которые сделали для нас кинаграммы, увеличили свою рыночную долю.

      Ороло нахмурился и обдумывал услышанное.

      – Это тоже похоже на прехню.

      – Чтобы они заработали деньги.

      – Хорошо. И как эти люди добились своей цели?

      – Они старались, чтобы пользоваться логотипами было всё труднее и труднее, а кинаграммами – всё легче и легче.

      – Как неприятно. Почему вы не подняли восстание?

      – Со временем мы поверили, что кинаграммы и впрямь лучше. Так что, думаю, вы правы. Всё правда пре… – Он осёкся.

      – Можешь говорить. Это не плохое слово.

      – Мне кажется неправильным произносить его здесь.

      – Как пожелаешь, мастер Кин.

      – Так о чём мы? – спросил Кин и сам ответил на свой вопрос: – Ты хотел знать, умею ли я читать, не это, а неподвижные буквы, которыми пишут по-ортски.

      Он кивнул на мой лист, быстро покрывавшийся как раз такими письменами.

      – Да.

      – Мог бы, потому что родители заставляли меня их учить, но не читаю, потому что незачем, – сказал Кин. – Вот мой сын – другое дело.

      – Отец заставил его выучиться? – спросил Ороло.

      Кин улыбнулся.

      – Да.

      – Он читает книги?

      – Постоянно.

      – Сколько ему? – слова были явно не из опросника.

      – Одиннадцать. И его ещё не сожгли на костре. – Кин сказал это самым серьёзным тоном. Я так и не понял, догадался ли фраа Ороло, что мастер над ним подтрунивает.

      – У вас есть преступники?

      – Конечно.

      Однако само то, как Кин ответил, заставило Ороло схватить новый лист опросника.

      – Откуда ты знаешь?

      – Что?!

      – Ты говоришь, «конечно», но как ты узнаёшь, преступник перед тобой или нет? Их клеймят? Татуируют? Сажают под замок? Кто определяет, что такой-то – преступник? Женщина со сбритыми бровями говорит: «Ты преступник» и звонит в серебряный колокольчик? Или мужчина в парике