Дисперсия света. Елена Белогор

исповеди.

      Вадим смотрел на нее, слушая внимательно, боясь вспугнуть неожиданное ее решение.

      И Марина кинулась в свою исповедь, как со скалы: разобьюсь – не разобьюсь.

      – Наша дочь в тюрьме. Только не надо ничего говорить. Это было страшно, но вполне предсказуемо.

      …Наша дочь, наша принцесса… Володя просто с ума сходил, хуже меня… Знаешь, нам эти последние два года за двадцать лет показались.

      – Она сидит уже два года? За что? – невольно перебил Вадим.

      – Нет, нет, вовсе нет. Посадили её на год, вот только. А перед этим было много чего такого, что сходу не расскажешь. Я тебе одно только хочу сказать, может, и тебе пригодится. Это мучает меня больше всего. Ты понимаешь, вот у тебя рождается дочь. Ангел! Чудо природы. Вот она растёт, – а ты уже планируешь, представляешь, видишь во сне, какая она будет замечательная, когда вырастит, когда распустится этот прекрасный цветок, который ты лелеяла, берегла все эти годы. Она – как будто одно с тобой целое, неразделимое. И ты готов этим поделиться… но когда это ещё будет?! Ведь ей только 15 лет…

      И вдруг ты узнаешь, что твоего чистого прекрасного цветка больше нет. Кто-то чужой живёт теперь в комнате твоей дочери, называет тебя матерью, уходит, когда ему захочется, не ночует дома… и домом-то своим не считает! А потом, в её отсутствие, из её дневника я узнаю, что с каким-то молодцом у неё уже всё было…

      Веришь ли, после такой новости, мы с Володей месяц не могли друг на друга посмотреть. Отвращение… к самому процессу, понимаешь, маленький.

      Она даже сжалась, и Вадим инстинктивно обнял её за плечи.

      – Какая-то злоба невыносимая на всё и вся! – продолжала свой рассказ Марина. – Бегала по кабинетам: в детской комнате милиции, по делам несовершеннолетних, в защиту прав ребёнка. Всё бесполезно. Видишь ли, с её согласия. А когда уже исполнилось 16, там и вовсе не разговаривают, мол, ваша дочь выросла. А ведь не окрепла, не расцвела, как следует – сущий ребёнок, а уже…

      – А я бы с этим пацаном, на месте твоего мужа, разобрался бы по полной… – в сердцах перебил её Вадим. – Ему как будто и впрямь стало жаль эту женщину.

      – А вот ты, когда смотришь на молоденьких девочек, думаешь разве, что есть у неё мать, отец, и что для них она – нежный ребёнок? Ведь мысли сразу – как у голодного зверя, не так, скажешь?

      – Ты знаешь, как-то совсем молоденькие меня не привлекают. Люблю постарше, – и он снова захотел её поцеловать.

      – Ну, не в этом суть, – продолжила Марина, отстраняясь от навязчивых объятий. – Я ничего не могла с ней поделать. Молчу – совсем от рук отбивается, переходит все границы, а начну говорить – сразу «уйду, уеду, вот исполнится 18, и сразу… и не ищи меня». А я ей… уже не могу сдержаться… кричу… «давай, давай, прямо с утра – и сразу взрослая!» А сама понимаю, какая она ещё глупенькая. Руки опускались. Знаю, что всё не к добру, а помочь не умею. А теперь вот… умерло, как будто что-то внутри, понимаешь? Как будто часть жизни у тебя насильно отняли – и растоптали! Володька пьёт.