Дыши!. Катерина Рудько

а тут от тремора не могу даже ручку держать. Как кесарево? То есть я еще и не сама рожу сегодня, а меня будут резать? Почему? Ведь вся беременность протекала прекрасно! Никаких ответов у меня не было. Экстренные роды, причина не ясна, детей срочно нужно доставать хирургическим путем.

      Пара минут – и меня уже забирают на операцию. Иду голая, в накинутой больничной сорочке по пустому коридору больницы и молюсь, чтобы проснуться в холодном поту дома в своей кровати. Но я все никак не просыпаюсь и попадаю в операционную. Казалось, что каждый сантиметр этого помещения пропитан страхом. Возможно, моим же собственным. Стерильные стены, устрашающее оборудование, врачи в масках, чьих лиц не видно, потому что они не смотрят мне в глаза. Будут делать укол в позвоночник. «Дыши», – сказала я себе, когда поняла, что это уже происходит. Это мой огромный страх: уколы, тем более в спину. Раньше они казались просто чем-то невыносимым. Но тогда, 9 мая 2019 года, от адреналина я не почувствовала ровным счетом ничего. Новость о скорых родах была несравнимо больнее.

      Операционный стол казался просто ледяным. Все тело трясло. Врачи ходили вокруг и ждали, когда подействует наркоз, чтобы начать операцию. Когда меня начали мазать йодом, я все еще чувствовала прикосновения и было страшно, что меня начнут разрезать, не дождавшись действия анестезии. Почувствовав болезненные ощущения в районе живота, я в панике начала кричать, что меня режут заживо. Через пару секунд на лице уже была маска с наркозом, я отключилась.

      ***

      Очнулась я в послеоперационной палате. Это был не сон. Вскоре пришла медсестра, чтобы поменять мне капельницу. «Где мои дети?», – тихо прошептала я. А потом еще добавила: «Они живы?». От этого вопроса, повисшего в воздухе, потекли слезы. Медсестра, не глядя на меня, сказала, что скоро придет врач с новостями, и быстро ушла.

      Почему она не ответила прямо на вопрос? Я не прошу деталей, просто «да» или «нет». Если бы было «да», то она так и сказала бы… Мелкая дрожь побежала по телу. В тот вечер я буду много плакать. Только один раз в жизни после операции я еще раз видела, чтобы подушка была настолько мокрой от моих собственных слез.

      На тумбочке рядом с кроватью лежал телефон, который принесли в палату из смотровой. Я сфотографировала себя. Точно не могу сказать, зачем именно. Хотелось увидеть себя со стороны. Убедиться, что это точно я и происходит это именно со мной. На получившемся фото была опухшая, лохматая женщина. Веки огромные от количества пролитых и вытертых слез. Глаз почти не видно. Но это все же я. Это была реальность.

      Через какое-то время в комнату вошла невысокая женщина с платиновыми волосами, врач детской реанимации. Никогда не забуду, как она на меня смотрела и как разговаривала. Сказала, что дети живы, назвала оценку состояния по шкале Апгар (которая была очень низкая, как я потом разберусь). Легкие детей не были готовы раскрыться на таком раннем (31 неделя) сроке, поэтому малыши сейчас на аппарате искусственной вентиляции легких. «Дышите!», – проговорила я про себя, ежась от ужаса на кровати.

      Хотелось понять, что