Держи меня, соломинка!. Татьяна Абалова

Но Андрей встретил меня на пороге, сделав вид, что собирается уходить. Схватил пиджак и, держа его в охапке, шагнул за дверь. В лифте одевался и бубнил, что опаздывает на встречу. Ага, в дырявых джинсах и кроссовках. Мама, – я завыла белугой, – он меня бросил! У него есть другая! Я уверена, она была у Андрея дома, когда я приперлась. Он просто боялся моей истерики.

      Истерика все же случилась. Пришлось подключиться отцу. Врач-психиатр, он нашел верные слова. Я накапала себе сорок капель успокоительного и, захлебываясь, выпила все. Через час родители перезвонили.

      – Так, слушай внимательно, – отец говорил короткими фразами, чтобы я воспринимала его слова как команду и не вздумала сопротивляться. – Сейчас же пишешь заявление на отпуск. Отправляешь файл Андрею и копию в отдел кадров. После этого блокируешь все рабочие контакты. Собираешь вещи, едешь на вокзал и садишься в поезд на Себеж. Бабушка уже в курсе, что ты погостишь у нее. Приведешь свои чувства в порядок. Заодно подумаешь, так ли тебе нужен Андрей.

      Звякнул телефон, оповещая, что пришло сообщение. Отупленная лошадиной дозой лекарства, я уставилась на электронный билет Москва–Себеж. И вот я уже трясусь на верхней полке в поезде, который все дальше увозит меня от Андрея Викторовича – моего возлюбленного и босса по совместительству.

      Страдала я всю ночь и все утро, пока не объявили нужную станцию. Похватала вещи и понеслась, боясь не успеть – слишком короткая остановка. Буквально выбросилась из вагона и тут же попала в руки деда, полковника в отставке, все такого же подтянутого и твердо стоящего на земле, как и в годы службы. Однако благородная седина и морщины, сильно заметные на загорелом лице, не позволяли скрыть возраст «далеко за шестьдесят», как любила говорить бабушка. У нее с возрастом были особые отношения.

      – По машинам! – скомандовал дед, хватая набитые барахлом чемоданы.

      Мне нравилась его немногословность. Он видел припухшие глаза и отсутствие настроения, но с расспросами не лез. Пока мы неслись на уазике, который прыгал по ухабам, будто козел, дед косил на меня голубым глазом и сокрушенно качал головой. Выдохнул, когда передал меня в руки дражайшей супруги.

      – Вероника Романовна, принимай!

      – Благодарю, Иван Иванович, – легкий кивок в его сторону и поворот головы, чтобы я клюнула ее в надушенную щеку.

      Бабушка была весьма своеобразной особой. Стройная, без единого грамма жира, с прямой спиной и поджатыми губами. Благородный нос с горбинкой всегда задран на сантиметр выше, чем у обычных людей. Панская кровь давала о себе знать. А актерская молодость все еще чувствовалась в каждом движении. И не скажешь, что ба всю жизнь моталась по гарнизонам, раз и навсегда влюбившись в голубоглазого лейтенанта Ивана Гончарова. Ради него Вероника Орловская ушла со сцены, хотя ей прочили славу и успех. Во всяком случае, так утверждал дед. Попробовал бы сказать иначе. По заведенному порядку, они обращались друг к другу только по имени-отчеству.

      Взбитые высоко вверх пепельные волосы, аккуратно подведенные глаза и накрашенный непременно красной помадой рот делали из ба женщину неопределенного возраста. Яркая, легкая и необычная для сельской местности, словно залетевшая в северные края райская птичка, Вероника Романовна определенно являлась местной достопримечательностью.

      – Я остановила счет, когда мне исполнилось пятьдесят, – напоминала она, когда мы, внуки, начинали хихикать, увидев торт все с тем же числом свечей. – Хочу, чтобы вы запомнили, мне никогда не будет и на минуту больше.

      – Угу, так и запишем в некрологе: «Отдала богу душу, отмечая сороковое пятидесятилетие», – язвил дед, за что награждался убийственным взглядом. Бабушка ревностно пересчитывала свечи и только после этого задувала.

      Я улыбнулась приятным воспоминаниям. Я любила всех Гончаровых без исключения и была рада новой встрече.

      Указав приглашающим жестом на дверь, ба царственной походкой вошла в дом первой.

      – У тебя синяки под глазами, – сказала она мне, не поворачивая головы. Я послушно плелась следом и внимала. Нельзя было не внимать. Бабушка не простила бы невнимания. – Надо что-то с этим делать. Тебе всего двадцать три и, если так пойдет дальше, к моему возрасту ты будешь похожа на старуху Извергиль.

      Я однажды попыталась поправить ее, не понимая, как бабушка, знающая классику чуть ли не наизусть, могла так опростоволоситься. Но тетя Надя – жена папиного брата, быстро объяснила, что в их деревне с недавних пор поселилась именно Извергиль, поскольку ее рот извергает только бранные слова. Когда я впервые увидела героиню рассказов, идущую шаткой походкой из местного сельпо, решила, что Извергиль мотает от забора к забору от старости. Маленькая, сухонькая, несущая в охапке две огромные буханки, она поравнялась со мной, и меня буквально сшиб сильный винный дух.

      – Что уставилась, курва? – извергла старушка беззубым ртом.

      – Доброй дороги, бабушка, – сама не поняла, почему выдала именно эту фразу.

      Мне тоже пожелали доброго пути.

      – Иди на х…!

      Я отогнала образ дерзкой Извергиль, когда из кухни, вытирая