Иерархия Неба и Земли. Том IV. Часть V. Новая схема человека во Вселенной. Дуглас Хардинг

бессмертие. (Burnet, Early Greek Philosophy, pp. 153–4, 167).

      Изначально греки, как и евреи, не говорили о жизни – достойной так именоваться – после смерти. В Аиде, как и в Шеоле, в лучшем случае тянется смутное, призрачное, тщетное существование. Но уже в V в. до н. э. Эмпедокл учил:

      «Древний божий устав, глагол неизбежности вещий

      Есть во веки веков, скрепленный великою клятвой:

      Если из демонов кто, долговечною жизнью живущих,

      Члены свои обагрит нечестиво кровавым убийством

      Или, вступивши в раздор, поклянется преступною клятвой, —

      Тридцать тысяч времен вдали от блаженных скитаться

      Тот осужден, возрождаясь в различных обличиях смертных,

      Тяжкие жизни пути проходя одни за другими…

      Ныне и сам я таков: изгнанник богов и скиталец,

      Внявший Раздору безумному…[50]

(Фрагмент 115).

      Здесь о божественном бессмертии говорится как о нашем естественном состоянии, от которого мы отпадаем и к которому можем при определенных условиях вернуться. Великие грехи, говорит Платон, погружают душу в Аид или в еще более страшное место, добродетель же возносит ее в святое место, на небеса[51]. Но у вымученной добродетели тяжелая поступь, и она лишена крыльев: здесь требуется вдохновение, и мистические религии его дают. Почитатели – истинные вакхийцы – сливаются друг с другом, а также с умирающим и воскресающим богом, приобщение к плоти и крови которого является «эликсиром бессмертия». «Дионис – это бог экстаза, – пишет Джейн Харрисон[52], – но это экстаз групповой, а не индивидуальный. Еврипид говорил о посвященном в вакхические ритуалы: „Его душа становится душой обгцины“. Все олимпийские боги – проекции желаний и представлений верующего; и только в случае Диониса мы ловим бога в тот миг, когда его проецирует группа, находящаяся в экстазе… Сливаясь с богом, которого он спроецировал, почитатель Диониса достигал бессмертия. Таково учение всякой мистической религии».

      У древних греков существовал ряд довольно отчетливых представлений о бессмертии. Иногда оно сопровождает философскую причастность неизменному[53]; иногда становится наградой за добродетельное поведение – хороший человек в будущем рождается на более высоком уровне, который ближе к богам[54]; иногда бессмертие— следствие неразрушимости души – ее незримой и несоставной природы, человек не распадается, но уходит в невидимый мир; иногда оно связано с выходом за свои пределы – мистическим отождествлением с обществом посвященных и богом; иногда оно предполагает восхождение на небеса, где человек соединяется с солнцем или звездами[55]. Платон собирает эти различные нити толкования, и Плотин сплетает их в великолепный узор, где космологический и нравственный, мистический и психологический аспекты почти обретают совершенное единство. Он считает, что небесные тела не просто живые, божественные существа, отвечающие на наши молитвы, но и что «наша личность связана со звездами»

50

Пер. Г. И. Якубаниса. – Прим. пер.

51

Законы, 903.

52

Myths of Greece and Rome, p. 76.

53

Платон, Федон, 79; ^x 82;

54

80. Ср. Государство, 608 и сл.

55

Даже Эпикур, хотя и был противником религии, учил, что в момент смерти душа поднимается и соединяется со звездами, и, как и звезды, ее удерживают на месте выдохи с земли.