Погребенные. Оушен Паркер

Morrone

      PLEASE – Omido, Ex Habit

      Who is She? – I Monster

      Mon Démon – Odelly

      Me and the Devil – Soap&Skin

      Blood//Water – grandson

      Unholy – Sam Smith

      Fed Up – Ghostemane

      I hate everything about you – Three Days Grace

      Never let me go – Florence + The Machine

      И вползут они на животах своих в царство тьмы

      На страдания обречённые.

      И во рту останутся пеплом

      Все могущественные империи,

      И воздвигнется царство ночи,

      О котором столь долго пели мы.

      Обратятся в немые статуи

      Все прекраснейшие короли.

      Оставь надежду, всяк сюда входящий,

      До скончаний времён земли[1].

      Из опрокинутого на бок мусорного бака, вокруг которого в поисках пропитания кружили уличные коты, валил столп чёрного дыма вперемешку с вонью, более неприятной, чем запах гари. Редкие, непонятно как попавшие в Обервилье туристы спешно обходили всё это безобразие стороной и демонстративно зажимали носы.

      Я неслась от станции метро в направлении дома, стараясь не вдыхать запах и не смотреть на развалины, в которых нам с мамой теперь приходилось выживать. Но если «не вдыхать запах» было несложно, то «не смотреть» привело к последствиям, которые, в свою очередь, чуть не довели меня до могилы.

      Поскользнувшись на непонятно откуда взявшемся футбольном мяче, я с трудом удержалась на ногах. Для большей устойчивости пришлось нелепо раскинуть в разные стороны обе руки. Сжимая в пальцах пластмассовый стаканчик со стратегически важным запасом холодного кофе, я с грустью уставилась на то, как по белой блузке, в пять утра выглаженной старым, едва работающим утюгом, стало расползаться жёлтое пятно. Дрянь.

      С противоположной стороны дороги кто-то закричал. Кто-то, кого я мысленно убила, расчленила и захоронила в разных концах Парижа.

      – Ma tante! Не подбросите?

      Покачиваясь на высоченных шпильках и проклиная всё вокруг, я подняла голову и идентифицировала будущую жертву как темнокожего мальчика двенадцати лет.

      Туфли натёрли ступни и порвали новые колготки. Недорогой, но приличный костюмчик секретарши жал в талии, а когда я садилась, трещал по швам на заднице и в районе подмышек.

      Про меня нельзя было однозначно сказать: злая и противная. Просто обычно я старалась игнорировать всех, кто пытался со мной заговорить в Обервилье, или делала вид, что случайно здесь оказалась и на самом деле по-прежнему живу где-то в центре.

      Но сегодня что-то пошло не так. Страдая от полного разочарования в собственной жизни, я пнула мяч треугольным носиком туфли, и он выкатился на проезжую часть. Мне не доставляло удовольствия травмировать детскую психику, но когда проезжающий мимо мусоровоз расплющил игрушку по асфальту, почему-то захотелось победно хмыкнуть.

      – Эй! Вы чего?

      Я поторопилась достать ключи из сумочки, но прежде чем запрыгнула в подъезд, не удержалась и показала мальчишке язык. Он опешил, выпучив и без того слишком большие глаза.

      – Никакая я тебе не ma tante! Мне всего двадцать пять! – прикрикнула я напоследок и громко хлопнула дверью в подъезд. С гордым выражением лица вытерпела осыпавшуюся на чёрные кудри побелку и по крутой лестнице рванула вверх, на второй этаж.

      – Аника?

      Я стряхнула туфли и пяткой отфутболила их в угол.

      – Дома.

      – Как собеседование? – громко поинтересовалась мама, гремя тарелками на кухне.

      Квартира насквозь пропахла сгоревшей картошкой и маргарином, в котором эту самую картошку мама пытала последние несколько часов. Сколько я себя помнила, она никогда не готовила и не убиралась, а я сама до прошлой недели не знала, как пахнет картошка в маргарине. Одно событие запустило целую череду открытий. Например, выяснилось, что на собеседовании в дешёвое туристическое агентство с тремя направлениями могут отказать.

      Всё изменилось. Теперь я жила в пригороде Парижа, неприглядном местечке, невыгодно близко расположенном к одному из самых злачных районов – Сен Дени. Ничуть этого не стыжусь, но до недавних пор я даже не подозревала о том, что за пределами центра есть места подобные этому: грязные улицы с разбитыми тротуарами, бесконтрольный наркотрафик и уровень преступности, вынуждающий носить в сумке перцовый баллончик и молиться, возвращаясь домой после заката.

      Окна моей новой маленькой спальни выходили на соседний дом, а бутик с чистой примерочной в последний раз я посещала месяцев шесть тому назад. Несчастная сумка из старой коллекции Диор, перекинутая через плечо, служила грустным напоминанием о былой роскоши. Смотрелось убого, когда я спускалась в метро, теряясь в толпе простых смертных, но с этим маленьким капризом расстаться было труднее всего.

      Мама стояла на кухне в плену у грязной посуды. Посудомоечной машины,

1

Цитата из фильма «Париж. Город мертвых» (прим. авт.).