Краски серых переулков. Aledrova A.

перед собой ничего, кроме тусклой шерстки спаниеля и его вывалившегося языка. Внутри ощущаю, как мир рушится в очередной раз, понеся за собой большие потери: жизнь.

      – Выкинь собачонку, – только и улавливаю от Люды. Убийца, еле балансируя, волочит ноги к безжизненному тельцу, распахивает дверь, отозвавшуюся загробным скрипом, и выходит в подъезд.

      Не оглядываясь, вырываюсь из угла, моля, чтобы никто из них меня не тронул. Ноги подкашиваются, но я вываливаюсь из двери, повалившись на колени к липкому линолеуму тамбура.

      В мусоропровод проталкивается, наравне с мусорными мешками, небольшое тельце Корри. Кудрявая шерстка исчезает за крышкой.

      Пьяница, придерживаясь за перила земельными ручищами, равнодушно плетется в квартиру, даже не взглянув на меня.

      Вперед к паленой водке, которую в окружении таких же свиней выжрет, как на марафоне.

      Щелчок замка.

      Осознание своего тотального одиночества.

      Ощущение огромного комка в горле.

      Разбитый мир где-то позади лба.

      И неимоверная тоска в груди. Сотни мелких иголочек всажены куда-то в желудок.

      Медленно бреду к мусоропроводу, и каждый шаг отзывается грохотом в грудине. Чувствую, что сердце ее выбивает, врезается в кости и заставляет до боли расширять легкие.

      Казалось, что сердце не выдержит, и я скончаюсь рядом с Корри.

      Чувствуя лишь сжигающую ненависть и слабость в груди и во всем теле, я, скорчившись, упиралась в трубу мусоропровода.

      Вовсе не так романтично умереть от разрыва сердца в подъезде рядом со своей выброшенной мертвой собакой.

      Что-то хрипло бормочу, не разбирая слов.

      Кажется, прошу себя успокоиться, а легкие вбирать больше воздуха.

      Продолжая что-то нашептывать себе под нос, ощущаю, как горечь стихает. Тело содрогается, и к глазам подступает поток слез, ждавший возможности вырваться наружу.

      И меня прорывает, как прорывает наспех запаянную трубу. Плач совсем не тот, какой поначалу случался со мной от соседства с Людой.

      Отчего-то понимаю, что это не перетерпеть, что не «поболит и попустит». Все, что мне было под силу в этот момент, распадаться в незнакомых по вкусу слезах и ими же вытирать с лица кровь.

      Мне не хватает духа открыть крышку и сделать с Корри хоть что-то, и осознание беспомощности утраивает горький водопад. Даже не плачу, рыдаю до разрыва легких. Навзрыд, не думая о том, что из квартиры снова могут выйти нелюди и заткнуть меня в помойку вслед за спаниелем. Чертов инстинкт самосохранения поломался.

      Не могу. Не могу ни черта сделать. Меня приковали к этой трубе, заставляя в бессилии мучиться и рыдать назло всему миру от боли.

      Мои необузданные рыдания были такими надрывными, что сквозь них я едва уловила щелчок замка. Но услышав грозный звук, тут же замолкаю и перестаю дышать. Сердце, балуясь скоростью ударов, проваливается внутрь.

      «Нет. Нет, нет, нет. Только не они».

      Резко отрываю голову от колен и спиной пытаюсь ощутить поддержку Корри. На выдохе